На этом месте Шаванахола, конечно же, сделал паузу. И полез в карман. Я уже предвидел появление курительной трубки, которую он теперь будет очень долго набивать, как это принято у моих старших коллег. Однако вместо трубки Шаванахола достал маленький яркий флакон и принялся откручивать крышку. Я глазам своим не поверил: это был набор для выдувания мыльных пузырей. На моей родине такие продаются в любом супермаркете. Но здесь, в Ехо, я никогда ничего подобного не видел.
— Очень успокаивает и помогает сосредоточиться, — пояснил Шаванахола, выдув несколько умопомрачительных пузырей. — Когда-то я для этого курил, но за несколько тысяч лет табак может надоесть кому угодно. Вы не против?
Я молча помотал головой. Сияющий радужный шар лопнул, соприкоснувшись с кончиком моего носа. Магистр Шаванахола поставил флакон на стол и продолжил:
— Вообще-то, в идеале, всякому могущественному человеку следует навсегда забыть о собственной правоте или хотя бы перестать ее доказывать, иначе жди беды. Но все мы, увы, далеко не идеальны. И Хебульрих, к сожалению, не был исключением. Как я понимаю, желание победить в споре приятеля захватило его целиком, постепенно поработило ум и волю. И тогда Хебульрих Укумбийский, который, несомненно, был одним из самых могущественных колдунов, когда-либо живших в этом Мире, взялся за работу. Справедливости ради следует сказать, что он намеревался создать самую обычную иллюзию. Хорошую, качественную, достоверную и, разумеется, совсем недолговечную. Хебульриху только и требовалось — привести своего приятеля в унылое, вымороченное пространство, где потерянно бродят бледные тени выдуманных им персонажей, время от времени выкрикивая в пустоту бессмысленные обрывки сочиненных для них реплик. На этом примере Хебульрих Укумбийский собирался объяснить, что такое художественная литература, поглядеть, как романист будет рвать на себе волосы, а потом великодушно похлопать беднягу по плечу и пригласить на ужин, пока иллюзия не развеялась прямо у них на глазах — это было бы очень некстати.
Шаванахола выдул еще несколько мыльных пузырей; новая партия благополучно вылетела в окно и взмыла ввысь, пугать птиц и патрульных полицейских, как раз совершающих вечерний полет над Старым Городом на пузыре Буурахри.
— Однако Хебульрих, мягко говоря, несколько перестарался, — сказал мой гость. — Он, как это часто случается с могущественными людьми, недооценивал собственные возможности. Можно сказать, почти совсем их не знал. В результате, нечаянно создал ту разновидность иллюзии, что принято называть словом «реальность». Чрезвычайно живучую и при этом совершенно бессмысленную, жалкую пародию не только на порицаемые им романы, но на само бытие.
Магистр Шаванахола умолк. Поглядел в окно, вздохнул, улыбнулся каким-то своим мыслям, но тут же нахмурился и продолжил:
— Впрочем, если бы дело этим ограничилось, нам с вами сейчас и говорить было бы не о чем. Однако случилась катастрофа, вообразить подлинные масштабы которой вряд ли под силу человеческому разуму. Хебульрих вложил в свои заклинания слишком много силы и страсти, слишком много личной заинтересованности. И вместо одной уродливой пародии родилось около семи тысяч — по числу опубликованных к тому времени романов.
Я ушам своим не верил. Но в глазах на всякий случай потемнело. Сам не знаю, почему на меня так это подействовало. Как будто мне рассказывали не историю давно минувших дней, а какую-то особо ужасающую страницу моей собственной биографии. Вроде того, что я — незаконный сын владыки ледяного ада и вот-вот придет пора отправляться помогать папаше по хозяйству. Или, еще хуже, просто исчезнуть без следа, поскольку таких, как я, не должно быть. Словом, я чувствовал себя так, словно информация о подлинном происхождении Миров Мертвого Морока имела ко мне непосредственное отношение. Хотя она, конечно же, не имела. При чем тут я.
Наконец, мой смятенный разум породил вопрос, не то чтобы наглядно демонстрирующий напряженную работу интеллекта, но по крайней мере закономерный:
— Как такое возможно?
— Я не знаю, — пожал плечами Магистр Шаванахола. И выдул еще несколько мыльных пузырей. — Могу только предполагать. Когда могущественный человек одержим страстями, он теряет контроль над собой и своими действиями. И, полагая, будто осуществляет собственный замысел, становится инструментом в неведомо чьих руках. Вернее, вообще ни в чьих. Просто взбесившимся инструментом, точка. И тогда магия превращается в подобие лотереи. Невозможно сказать заранее, к чему приведет то или иное действие, какие силы оно разбудит, какие тайные, неосознанные замыслы колдуна воплотятся, какие его страхи выйдут на поверхность и заполонят мир. Единственное средство избежать такой беды — всегда предельно ясно понимать, чего ты на самом деле хочешь. Не иметь ни одной тайны от себя, ни одного неосознанного желания, быть себе строгим надзирателем и немилосердным господином. Но выучиться этому гораздо труднее, чем каким-нибудь недостижимо высоким ступеням магии, которая все-таки слишком легко дается всем, родившимся в нашем Мире. Собственно, просто сформулировать задачу обуздать себя и обозначить ее как первоочередную — уже величайшая удача для всякого здешнего колдуна. А по-настоящему удачливых людей никогда не было много.
Я тихонько вздохнул. Теория о моей фантастической удачливости получила очередное подтверждение. О необходимости держать под неусыпным контролем не только свои дела, слова и чувства, но даже самые мимолетные желания мне то и дело напоминали все кому не лень. Разве что продавцы газет под окнами об этом пока не орали; впрочем, возможно, я просто невнимательно прислушивался.
Вот и Магистр Шаванахола — познакомиться толком не успели, а сразу ту же песню завел. Как сговорились все.
— Скорее всего, Хебульрих Укумбийский действительно хотел создать всего одну недолговечную иллюзию, специально для своего приятеля, — говорил тем временем Шаванахола. — Нет оснований думать, будто Хебульрих хладнокровно замыслил столь масштабное злодейство и последовательно его осуществил. Однако факт остается фактом — он каким-то образом изменил саму природу нашей литературы. Той ее части, которая занимается вымыслами. Создавая свою иллюзию, Хебульрих Укумбийский переусердствовал и пробудил во всяком выдуманном тексте стремление воплотиться в реальность. Но не смог дать им достаточно жизненной силы. Впрочем, если бы и смог, все равно не дал бы. Поскольку, как вы уже знаете, не любил и не одобрял романы. В результате вышло ни то, ни се, ни живое, ни мертвое. Наглядное воплощение взглядов Хебульриха Укумбийского на литературу. Кромешный ужас, если называть вещи своими именами… Вы когда-нибудь пробовали оживить мертвеца, сэр Макс? Чтобы, к примеру, заставить его ответить на какой-нибудь вопрос, или просто помучить?
— Не раз в этом участвовал, — кивнул я, невольно содрогнувшись. — Помучить — нет уж, спасибо, так мы не развлекаемся. Но ради дела приходилось.
— Тогда вы можете хотя бы приблизительно понять, что представляют собой Миры Мертвого Морока. В них есть движение, звук, редкие проблески сознания и даже память, но нет жизни. Мой друг Чьйольве, пытаясь объяснить, что ему там открылось, сказал буквально следующее: «Бытие — движение, небытие — покой. И нет для них ничего мучительней, чем приобретать свойства своей противоположности. Я видел небытие, которому пришлось прийти в движение, и с тех пор сердце мое переполнено его страданием»… Сэр Макс, да что с вами?