Мы часто видим на псевдоснаффе одних и тех же людей. Клиенты, по более чем понятным причинам, записями не обмениваются, так что такое трюкачество вполне безопасно.
— Но все равно — что надо сделать?
— На анализ.
— Именно.
Второй, тоже агентский сет — очень хороший: такое вполне может быть реалом: просто двадцатиминутка, женщину затаскивают в подворотню, насилуют, бьют; два биона — ее и одного из мужчин. Это не реал: просто потому, что этого слишком легко добиться с актерами, заказывать смысла нет.
— Почему это не реал, Зухи?.
— Потому что это легко сделать с актерами?
— Именно. Но все равно — бионы на анализ.
— А зачем дают, кстати, ее бион? Клиент назвался мазохистом?
— Нам был нужен просто для точности анализа, вот он и попросил. А вообще, знаешь, в каком-то суде недавно дело шло: муж жену мучил знаешь как? Привязывал к кровати и навешивал бион с такой вот штукой. Жена орет — он любуется. Снимет бион, погладит-поцелует и опять навесит.
— Ни хрена себе изобретательность.
— Вот и он так думал. Радовался: никаких следов, и вообще неподсудное дело. А в законе, между прочим, уже три года написано: «причинение физических страданий, бла-бла, в том числе — с использованием бионных технологий». Так и сел.
— Лучше б бил, срок бы небось меньше вышел. — Небось.
Третий сет, тот, что куплен в лавочке, самый красивый — и самый бесполезный. Его 100 % REAL!!! заключаются в полутора часах записи, на которой сногсшибательную красотку, запертую в подземелье, против ее воли морфируют в ужасного урода. Все подземелье в зеркальных стенах, все зеркальное — пол, потолок, рукомойник. Сюжет старый, как мир, но любители, видно, есть еще — запись свежая. Снимают якобы три месяца по минуте в день. Страдания и все такое — плюс сам видеоряд сказочный просто. На выходе — ужасная уродина; единственный нестандартный трюк — именно уродина, невыносимо толстая тетка с отталкивающим перекрюченным лицом, а не какой-нибудь косматый монстр, как раньше любили делать. Все, что связано с насильственным морфированием, — всегда подделка. Как и весь чилли в жанре научной фантастики. Это вообще изумительный жанр — клиенту врут, что бывает то и это, и он, развесив уши, капая слюной, спешит стать свидетелем новейших методов убийства и пытки. Три месяца назад была запись — тоже выдавали за снафф — какой-то тетки, у которой в брюхо вделан такой кусок липкой дряни коричневой. К тетке подтаскивают мужика, он вырывается, а они заставляют его дотронуться рукой до этого коричневого — и руку просто растворяет, как кислотой. Тупо, наивно, скучно, — но ведь верят! И ладно бы покупали с лотков — заказывают, платят бешеные бабки… Невероятно. Показываю мальчику просто как пример — чтоб знал, с кем дело имеем.
— Все, дорогой. Кино закончилось. Все бионы на анализ, все вижуалы в архив.
Медлит.
— Ну?
— Послушай, я знаю, что Скиннер бы меня за этот вопрос порвал, — но вот лично ты — веришь, что снафф существует?
Поразительно все-таки умение детей задавать самые страшные вопросы самым спокойным тоном.
Есть такие люди: ты назначаешь им встречу в самом дорогом ресторане Москвы, ты приходишь в костюме за полторы тысячи азов, ты здороваешься со знакомыми в костюмах за полторы тысячи азов, ты закуриваешь сигару за сорок азов и планируешь угостить поджидаемого сотрапезника обедом за триста азов, — а он приходит в потертых джинсах и в телогреечке, протертой на локтях, — и почему-то чувствует себя совершенно комфортно, в то время как ты, и другие гости, и официанты — все начинают чувствовать себя глупо и неприлично расфуфыренными.
— Простите, мистер Сокуп, если я слишком неофициально одет. Я стараюсь не бывать в таких местах, они какие-то… тупые. И, боюсь, у меня нет ни одного костюма за пятьсот азов, а покупать его ради единственного случая мне показалось неуместным. Честно говоря, я хотел пригласить вас посидеть, скажем, в каких-нибудь «МинОгах» или в одном старом месте на Чистых прудах, вы его не знаете, такой интеллектуальный подвальчик; но желание клиента для меня закон.
Скалит зубы; мне бы молодость его и наглость, мне бы эту непривязанность к работе, и к семье, и к карьере — я бы тоже, может быть, ходил на ужин в «Ункулункулу» в старой телогрейке и в ботинках «Доктор Мартин»; я бы тоже, может, нагло скалил зубы, я бы тоже, может, думал: «Так-то, братец, мы с тобой, смотри, почти что одногодки, только ты такой замученный и важный, только ты за комм хватаешься, как за сердце, только ты в тугих манжетах и в удавке, только ты сегодня платишь за закуски…» И ведь до его прихода я прекрасно себя чувствовал, прелестно; я себе казался молодым и гибким, очень бойким, динамичным и свободным; что же сделал этот свинский оборванец?
— Когда-то, мистер Сокуп, когда я был юным, я тоже работал в одной большой конторе; мой босс, Сержи Блэксмит, говорил мне: «Знаешь, дорогой Лис, если ты зван в пафосное место и не можешь соблюсти dressing code, приходи исключительно, вызывающе underdressed: например, в старой телогреечке и в рваных джинсах. Лучше всего, кстати, прихватить с собой сквошную ракетку и все извиняться, что не успел заехать домой переодеться. Тогда все будут чувствовать себя идиотами — а ты нет». Я, знаете, следую его совету как непреложному закону.
И издевается еще. Но надо посмеяться.
Посмеялись.
Ходить в такие места не любит, а страуса все-таки уминает очень бойко; небось не подают страуса ни в одних «МинОгах». Действительно, очень вкусный страус. Последний раз я ел страуса в Марокко, в чудовищной поездке, когда у нас не задалось все сразу: сорвались основные встречи, Горкис заболел ветрянкой, а поданный нам обед с отбивными из страуса закончился ни много ни мало дракой нашей операторши с официанткой, — мрак какой-то. Впрочем, может, вот это — совсем не страус никакой, а модифицированная какая-нибудь курица. Я не доверяю все-таки московским ресторанам, даже такого уровня. И не люблю этой новомодной африканской кухни. Мне кажется, что я ем падаль; я понимаю, что там сейчас идеальные места для охоты (был грязный анекдот конца сороковых, отец рассказывал: «Может ли грипп убить население целого материка?» — «Не может». — «Почему?» — «Потому что население этого материка уже убил СПИД»), — но мне все равно не по себе, как если бы мы мародерствовали в доме умершего. Я бы даже рад был узнать, что это — модифицированная курица. Русские любят субституты. Я вообще думаю, что все, что на западе делают из сои, здесь делают из нефти. С другой стороны — нет, в ресторане такого уровня страус, скорее всего, — это страус; а печень крокодила — это печень крокодила; а моя паранойя — это моя паранойя. Москвичи любят показуху: вот, мол, у нас все как в Европе… Как в Европе! Животные жиры жрут три раза в день. Самоубийцы. Неандертальцы.
— Кстати, Волчек, — можно я буду вас по имени называть? Вы живете в Москве?
— В принципе — нет, но сейчас я нахожусь здесь уже почти два месяца — работа.