Изумительное ощущение.
Встречаясь же, мы с Игорем тут же принимались рассказывать друг другу анекдоты. Быстро истощив запас анекдотов, гулявших по двору, мы принялись сочинять собственные версии похождений Василия Ивановича и Петьки (в том году во дворе у нас почему-то рассказывали исключительно анекдоты про Чапаева).
Вряд ли хоть один "авторский" анекдот был рассказан до конца. Стоило произнести: "Приходит Петька к Василию Ивановичу", - и тут же мы оба начинали хохотать. Хохотали не на шутку, взахлеб, до слез, до воя утробного. На землю порой заваливались от смеха. Говорить не могли ничего. Успокоившись, через полчаса примерно, рассказчик произносил следующую фразу: "Василий Иванович говорит Петьке..." - все, опять хохот. Один раз дворничка тетя Рая поливала нас из шланга - не то из вредности, не то взаправду решила, что детям плохо.
Нам-то, ясен пень, было хорошо.
Больше ничего особенного между нами не происходило. Мы с Игорем, кажется, даже ни разу толком не поговорили о чем-нибудь интересном: не могли. Учительница Зоя Викторовна жила в том же дворе, что и мы, и все про нас с Игорем знала, поэтому сразу же рассадила нас на противоположные концы класса: меня на предпоследнюю парту к окну, его - на первую у стены. Поэтому ржали мы только на переменках, но постепенно отвыкли, обзавелись новыми друзьями, каждый - своими. Домой ходили порознь, разными компаниями. В кино - тоже.
Но перестукиваться по ночам мы все же продолжали, пока Игорь не уехал НАВСЕГДА.
(Это, кстати, еще одна, чрезвычайно важная особенность жизни в военном городке: то и дело кто-то уезжал НАВСЕГДА. Очень полезный навык внезапных расставаний, помогает потом спокойно относиться к отъездам, исчезновениям и смертям близких-далеких людей. Навсегда - что ж, обычное дело, все в этой навсегде будем.)
Наташа была старше меня на три года. Это очень большая разница, когда тебе шесть лет, а человеку - девять. Огромная разница. Практически пропасть.
Но мы все равно подружились. Это была первая в моей жизни дружба, доставшаяся не на холяву, а в результате ряда дипломатических усилий.
Просто взять да и очаровать Наташу было сложно. Она сама всех очаровывала. Собирала нас то на чердаке, то в жасминовых кустах, то на заброшенной гауптвахте ("губвахте" как мы тогда говорили). Рассказывала нам страшные сказки, переделанные в истории "из жизни".
"Наташа, - говорю, - ты, наверное, настоящая волшебница!"
Всякую девятилетнюю девочку такое проймет, надо думать.
Мы с Наташей стали иногда гулять вдвоем. Она не прогадала: не было у нее слушателей, более благодарных, чем я. Может, потом появились, да и то - сомневаюсь.
Помню зимний вечер, выпавший с утра еще снег - большая редкость в наших краях. Наташа везет меня на санках, рассказывает про звезды. Помню лишь, что, согласно Наташиной версии, на каждой звезде живет какое-нибудь волшебное существо. А когда звезды падают (минувшим летом мы вместе видели звездопад), существо может переселиться в человека, который видел, как падала звезда. И тогда у этого человека начнется совсем другая, волшебная жизнь.
Я, честно говоря, до сих пор думаю, что у Наташи была информация из первых, так сказать, рук.
Еще много всего было: и в лес ходили тайком от родителей, и сирень ломали, и маски клеили, чтобы других детей напугать ночью, и модный журнал "Некерман" изрисовали, превращая прекрасных немецких манекенщиц в чертей и ведьм, и в незнакомый какой-то, в получасе от дома расположенный парк однажды вечером удрали и случайно попали на праздник фонарей (мне достался оранжевый бумажный шар со свечой внутри; свеча быстро погасла, а шар еще долго у меня жил).
Потом она, как и все прочие, уехала навсегда. Меня Наташин отъезд не потряс, даже не очень огорчил - причины описаны выше. Но мне ее до сих пор немножко не хватает. В сердце моем разбит мемориальный комплекс имени Наташи; всякий, кто готов рассказать мне про звезды, будет там почетным гостем.
Шуля, она же Ленка, она же ШЕФ (первые буквы фамилии, имени и отчества) появилась в моей жизни много позже, когда мы все перешли в девятый класс.
Восьмой "Г" расформировали, всех "гэшек", кто не ушел в ПТУ, или, напротив, в математический класс, присоединили к нам. Шуля, большая, красивая, с золотыми кудрями до плеч и огромными пушистыми ресницами, уселась рядом со мною на первом же уроке, да так и осталась рядом - на два года.
Мы были очень разные. Мы читали разные книжки, носили под сердцем разные страхи и видели разные сны. Но пока мы были рядом, это не имело никакого значения. Вместе нам было хорошо - такой необъяснимый, почти физиологический кайф: увидим друг дружку - и как пьяные. Мы ржали практически все время, по любому поводу и без таковых - просто от избытка жизненных сил. Когда говорить было не о чем, а для смеха совсем уж не находилось повода, орали фальшивым дуэтом, в две луженые глотки, песенки из мультфильма про капитана Врунгеля. "Мы бандито, гангстерито..." После второй строчки можно было с легким сердцем начинать ржать: надо собой, над песенкой и над изумленными лицами прохожих.
Время творило с нами странные вещи. Пойдем, бывало, после школы провожать друг дружку - обычное дело, сначала я ее до подъезда, потом она меня, благо жили в разных концах микрорайона, потом снова я ее, и еще раз, - глядишь, а солнце уже за горизонтом скрылось, семь вечера на дворе, а мы, психи ненормальные, в школьной форме и с портфелями по улице бродим.
Когда в самом конце десятого класса у меня окончательно снесло крышу на почве увлечения поэзией, карточными играми и экскурсиями по городским крышам, наша с Шулей дружба начала понемногу иссякать. То есть, в школе все было по-прежнему, а в прочее время мы уже почти не встречались. отговаривались подготовкой к экзаменам, хотя ежу понятно: ни к каким экзаменам мы не готовились. Делать больше нечего.
После выпускного вечера мы виделись лишь дважды, случайно, и лучше бы вовсе не, - но кто ж меня спрашивает?
То-то и оно.
Саша был как раз из тусовки увлеченных поэзией. Настолько уродливых и одновременно обаятельных людей не было больше в моей жизни, хотя я, в общем, коллекционирую монстров.
Сашка приучил меня к стихам Сосноры, сигаретам без фильтра, крепкому чаю и сухому вину. Все это до начала нашей дружбы казалось мне жуткой гадостью (кроме стихов Сосноры, которые были вовсе мне неизвестны).
Дружба с Сашей, можно сказать, отчасти компенсировала мне убожество гуманитарного образования, получать которое приходилось в университете города О. Он был, как мне тогда казалось, величайший интеллектуал и энциклопедист; полезная и интересная информация ведрами изливалась на мою бедную голову. С тех пор мне очень трудно учиться по книжкам. То есть, я могу, конечно, но идеальный способ усваивать знания - долгая прогулка по ночному городу с неутомимым спутником, который бубнит, бубнит, бубнит...
Слов нет, как это было прекрасно.
Саша оказался первым другом, взвалившим на меня свои эмоциональные проблемы. Проблем было много; почти все с девушками. Одни девушки Сашу не любили, и это было ужасно, другие девушки, напротив, слишком любили Сашу и мешали ему ухлестывать за девушками из первой категории. В связи с этим Саша примерно раз в неделю помышлял о самоубийстве. Просил меня достать ему яд. Я бы, в общем, с удовольствием (мне всегда казалось, что если человек хочет умереть, ему надо помочь), но связей в фармацевтических кругах у меня не было, так что обошлось. Потом уже, задним числом, выяснилось, что Саша вовсе не хотел умирать, просто у него была такая манера общаться с младшими товарищами, чтобы знали, почем фунт экзистенциальной муки. Но это как раз не очень интересно.