— Опять эти двое!

— Да, мадам, опять. Они офицеры моего полка, и я отвечаю за их жизнь перед королем.

— Дурное дело влечет за собой дурные последствия.

— Не их дело судить, что хорошо, а что дурно, они выполняли приказ, и точка!

— А если ваш человек погибает на поле брани, вы приходите к королю с жалобой, полковник?

— Разумеется, нет. И я не заявлял протеста, когда мои офицеры стали узниками эрцгерцога, но их похищение бандой мошенников, главарь которой посмел присвоить себе имя гвардейского капитана, — оскорбление не только королю, но и Господу Богу, перед которым я тоже в ответе за своих людей.

— Чего же вы требуете?

— Мы требуем, чтобы бесчестное дело было отдано в руки господина великого прево Франции с тем, чтобы он пролил на него свет, а главное — отыскал господ де Курси и де Буа-Траси, поскольку я, будучи полковником отряда легкой кавалерии Его Королевского Величества, весьма дорожу ими, как и остальными моими людьми.

— Понятно, понятно. Мы посмотрим, что мы можем...

Внезапно за дверью послышались голоса. Кончини громко отчитывал кого-то:

— Отправляйтесь отсюда! Мальчишке нечего делать...

Створка двери отворилась, позволив увидеть за ней Людовика, которого ничтожество Кончини, к негодованию французских дворян, посмел не пускать, удерживая рукой. Все трое опустились на одно колено, и полковник, словно был перед своим полком, провозгласил:

— Господа! Его Величество король!

Затем он мигом вскочил на ноги, вплотную подошел к фавориту и оттеснил его от дверей королевского кабинета.

— Если вы еще когда-нибудь посмеете коснуться

Его Величества рукой, то будете отвечать за это мне! — прогремел он и плотно закрыл дверь.

Королева-мать поднялась со своего кресла. Она явно была рассержена и с трудом сдерживала гнев.

— Что вам угодно... сын мой?

— Я хотел поздороваться с вами, мамочка, и узнать, как ваше здоровье, которое меня тревожит. Добрый день, господа. Рад видеть вас и надеюсь, что привело вас сюда не слишком серьезное дело.

— Достаточно серьезное, сир! Мы все втроем озабочены судьбой моего сына, Тома, и Анри де Буа-Траси, которые таинственным образом исчезли.

Мальчик-король улыбнулся.

— В таком случае, господа, вы не могли принять лучшего решения, чем принести вашу жалобу мадам регентше! Я уверен, что ее благородное сердце откликнулось на вашу беду!

Он протянул руку для поцелуя каждому дворянину, поцеловал руку матери и удалился без тех неприятностей, которые сопровождали его приход. Правда, рядом с ним был господин де Витри, который проводил его и передал с рук на руки гувернеру, господину де Сувре, дожидавшемуся короля неподалеку от кабинета. Кончини будто испарился.

— Этому мужлану уже случалось дотрагиваться до короля? — с беспокойством поинтересовался капитан.

— Не стану отрицать и...

— Если такое повторится, немедленно сообщите мне. Но, поверьте, больше он уже никогда на такое не отважится!

— А... королева?

— И что же? Я начальник королевской охраны и отвечаю за неприкосновенность короля! Ясно? Пусть только попробует поднять на него руку, и я его убью!

С этими словами де Витри вернулся в кабинет. Там царило молчание. Опустившись в кресло, королева, поджав губы, взяла письмо и начала его читать. Потом гневным жестом разорвала на мелкие кусочки и бросила на ковер.

— Идите, господа! Я все сказала!

Они не обменялись ни словом, пока шли по дворцу. Во дворе де Сент-Фуа взорвался:

— Она лжет! Готов поклясться!

— Боюсь, что вы правы, — вздохнул барон, — но осмеливаюсь надеяться, что она все-таки говорит правду. Иначе нам никогда их больше не увидеть. Слишком велик риск, ведь они могут узнать мнимого Витри!..

Глава 8
Еще одно письмо...

Публичные заседания суда по делу д'Эскоман возобновились. И хотя президент де Арлэ считал, что было бы гораздо лучше выслушивать самых главных подозреваемых при закрытых дверях, народ не собирался мириться с тайнами этого процесса. Вместе с тем домашние допросы внушили немалый страх при дворе. Не трудно было догадаться, к чему они поведут: несгибаемый Ахилл де Арлэ уже не единожды показал примеры своей непредвзятости. Ему необходимо было помешать. И ему помешали.

29 марта нунций Убальдини писал Папе:

«Президента де Вердена назначили Главным президентом парижского парламента вместо де Арлэ, который в силу преклонного возраста — ему исполнилось восемьдесят лет — совершенно ослеп и оглох. Остальные президенты парламента ревниво отнеслись к его назначению, зато добрые католики очень хвалят королеву».

На самом деле де Арлэ не был ни глух, ни слеп, но Убальдини, находясь в Париже, прекрасно знал, что понтифик не приедет проверять эти сведения.

Однако, даже переменив председателя суда, д'Эпернону и де Верней не удастся заполучить голову обвиняемой. Процесс продлится еще четыре месяца, и вынесенный судом приговор будет свидетельствовать о том, что даже «покладистый» суд выказывал большие сомнения. Оставление ребенка и лжесвидетельство карались смертной казнью. Но д'Эскоман приговорили к пожизненному заключению. Для нее, вполне возможно, оно не было большим подарком: в Консьержери ее содержали в самой тесной и темной камере, и надежды выйти из нее у нее уже не было [35] . Для несчастной это наказание было, возможно, даже более жестоким, чем скользящая петля веревки или удар топора, но для всех французов, в том числе и тех, на кого пало подозрение, в частности, для герцога д'Эпернона, который чуть не сошел с ума от гнева, оно ясно говорило: суд не убежден, что обвинения были ложными. Так что удаление Ахилла де Арлэ мало чему помогло: подозрение так и осталось висеть в воздухе...

Но пока до приговора было еще далеко, и суд только собирался возобновить свою работу под руководством нового президента де Вердена.

А барон Губерт вернулся к «своим женщинам» в замок на берегу озера. Обитательницы замка были так счастливы его возвращению, что, увидев, как карета въезжает во двор, вышли встречать его на крыльцо. Но их радостные улыбки померкли, как только дверца открылась и барон вышел из кареты. Никогда еще они не видели его таким мрачным.

Тень улыбки появилась у него на лице, лишь когда он поцеловал сестру и невестку, но на вопросы отвечать отказался.

— Пойдемте в дом, — сказал он, беря их под руки. — Новости, которые я привез, не сообщают на ветру и на сквозняке.

Хозяина встречали мажордом Шовен и слуги, и все они мгновенно перестали улыбаться, увидев, до чего мрачен барон. Хозяева прошли в маленькую гостиную, где дамы любили сидеть днем и где все они собирались перед обедом и ужином. Здесь старый сеньор опустился в одно из кресел и попросил, чтобы ему принесли стаканчик «маршальской сливовицы», что тут же вызвало возражения у его сестры.