Между тем в Большом кабинете от любезности короля не осталось и следа.
— И что же вы желаете мне сказать? Почему Бастилия, а не монастырь? Почему вы увезли ее? И где она, в конце концов?
— Монастырь? Но разве Его величество не знает, что монастырские приемные снабжают новостями газеты? А в Бастилии нечем дышать. Если Его величество соизволит вспомнить, то мне была предоставлена свобода действий, и действовал я в страшной спешке. Желая пресечь в то же мгновение...
— Да, я помню. И что же дальше?
— А дальше я действовал, уже все хорошенько обдумав. Я рассудил, что мадам де Сен-Форжа молода, неискушена, наивна. Она во власти чувств, рожденных ее привязанностью к королеве. Бастилия сама по себе тяжкое наказание, а эта молодая женщина, в общем-то, ни в чем не виновата. Мы лишь опасались, как бы она не стала источником нежелательных слухов...
— Которые распространились и без нее. Смерть Жерве этому немало способствовала, но мы еще поговорим об этом вместе с де ла Рейни. Так вы, наконец, мне скажете, где спрятали малютку де Фонтенак?
— У себя, сир!
Как только были произнесены эти три слова, произошло именно то, чего де Лувуа опасался: Людовик побагровел от гнева.
— У вас? Вы хотите сказать, в одном из ваших домов в Париже или в Медоне? И конечно, под присмотром вашей попечительной супруги? Де Лувуа! Мне кажется, вы сошли с ума!
Министр был приземист и широк в плечах, он надеялся выдержать ураган, который готов был на него обрушиться. Он один во всем государстве делил с королем такие тайны, какие уберегли бы его от любой опасности, кроме меча палача, если бы король захотел от него избавиться.
— Нет, сир, не в Париже и не в Медоне. У меня есть небольшой охотничий домик, прекрасно защищенный и великолепно спрятанный в лесу. О нем не знает никто, и мадам де Лувуа в том числе. В него я и отправил мадам де Сен-Форжа. Тюрьма бы ее погубила. В Бастилии она начала болеть, а в моем пустынном уголке ей был обеспечен необходимый для выздоровления уход. Хочу подчеркнуть, что она находилась под надежной охраной, но ей оказывалось должное почтение и она ни в чем не нуждалась. У нее было все, кроме свободы.
— Этакая ваша личная тюрьма? Позолоченная клетка, я правильно понял? А скажите-ка мне, господин де Лувуа, как далеко простирается ваш интерес к этой юной даме? Поступая таким образом, вы руководствовались одним лишь намерением удалить ее от двора? Или еще и страстью? Как известно, своим страстям вы не в силах противостоять. Я помню, с каким неистовством вы добивались прелестной маркизы де Курсель [12] . В конце концов, надеясь обрести покой, она стала вашей.
Де Лувуа побледнел, но ни один мускул не дрогнул на его широком грубом лице.
— Мадам де Курсель искала приключений, сир, чего никак не скажешь о молодой женщине, о которой мы с вами говорим. Отдать ее за простофилю де Сен-Форжа было в некотором роде преступлением. Но с другой стороны, эта возможность могла уберечь ее...
— Уберечь от чего?
— От всевозможных посягательств. Как-никак речь идет о симпатии короля.
— Вы хотите сказать...
— Я сберег ее для вас, Ваше величество! Она безупречна, сир, и я заметил...
— Вы ничего не могли заметить! Разве вы не знаете, что я распростился с... заблуждениями молодости и теперь живу добродетельно, по заповедям Христовым?
— Разумеется, сир, но и раскаявшемуся случается порой пожалеть о сладких часах пролетевшей молодости.
— Как раз эти сладкие часы и приходится искупать, когда входишь в возраст...
— Возраст? О чем вы говорите! В вашем возрасте, сир, еще рано думать об отставке. Чтобы в этом убедиться, достаточно взглянуть на женщин, трепещущих при появлении короля.
— И что же?
— А то, что мадемуазель де Фонтанж от всего сердца любила короля и не забрала его любовь с собой в могилу.
— Может, вы и правы, но меня это мало интересует. Я люблю, дорогой Лувуа...
— Если Его величество говорит, то говорит исключительно правду. Но мне бы хотелось быть уверенным, что речь идет об искреннем порыве сердца, а не о многотрудном самоубеждении.
— Вы бредите?
— Нет, сир, я просто рассуждаю по-человечески. Все знают, что любовь притягивает любовь, особенно когда сердце, к которому она тянется, опустошено. Смерть очаровательной герцогини, конечно, оставила пустоту и горькие сожаления. Могу я спросить короля, что было бы, если бы болезнь не заставила ее увянуть, а потом не свела в могилу? Я думаю, радость по-прежнему царила бы в этом дворце.
— Может быть.
Воцарившееся молчание, судя по лицу короля, было полно приятных мечтаний, и де Лувуа благоразумно не прерывал его. Но вот Людовик очнулся, встряхнувшись, словно огромный пес.
— Вы забыли только об одном: после мадам де Фонтанж нас покинула королева... Но вернемся к нашим делам: удаление мадам де Сен-Форжа ничем не оправдано, и ее нужно вернуть супругу. Безусловно, напомнив, чтобы она поклялась молчать о виденном и слышанном. Отвезите ее к герцогине Орлеанской. Герцогиня любит ее, и, мне кажется, это будет вполне естественный ход событий, тем более что граф служит герцогу. И потом, она будет в некотором отдалении от двора: герцогиня предпочитает жить в своих имениях, а не в наших. Прежде чем уйти, не забудьте позвать ко мне де ла Рейни, я хочу поговорить с ним об убийстве матери графини. Ну и семейка, господи боже мой!
Де Лувуа поклонился. Он не стал говорить, что думает относительно любви герцогини Орлеанской к своим имениям, а не к имениям своего деверя. Он был прекрасно осведомлен о травле, которую затеяли фавориты герцога, чувствуя себя совершенно безнаказанными, потому что прямодушная Лизелотта не считала нужным скрывать своей неприязни к мадам де Ментенон. У де Лувуа были свои заботы. Он сел в карету и поехал в Медон в свой замок. Время до вечера он провел, запершись у себя в кабинете, а когда стемнело, переоделся, приказал оседлать лошадь, вскочил на нее и исчез за поворотом извилистой лесной тропинки...
На следующее утро де Лувуа явился к утреннему выходу короля, он был бледен и, судя по усталым глазам, провел бессонную ночь. Он с явным нетерпением дожидался конца нескончаемого церемониала, в который Людовик превратил свой утренний туалет, сделав его ритуалом. Король заметил беспокойство своего министра и, покидая спальню, кивком пригласил следовать за собой.
— Вы скверно выглядите, — сказал Людовик, нимало не заботясь, чтобы приглушить голос: четкий шаг сопровождавшей его охраны помешал бы услышать любой королевский разговор. — Что за дурную весть вы привезли?
— В самом деле дурную. Дама, о которой шла речь, сбежала.