В пещеру со свистом врывался ветер. Ветер, которому прежде, очевидно, препятствовал занавес темно-зеленой парусины, который теперь валялся на полу за экраном. Так вот почему в ее тюрьме постоянно слышалось негромкое постанывание! Не окно, неплотно закрытое, но парусиновый занавес, где-то неплотно прилегавший к камню.
Ах, подумала она, вся дрожа, я погибну от холода задолго до того, как успею умереть от жажды.
Она, разумеется, не могла добраться до входа в пещеру: до него было добрых двадцать футов, и решетка по-прежнему препятствовала ей. Хлеб лежал вне ее достижения, а вода быстро высыхала под этим жутким ветром. Откуда они входили и куда выходили? В стене по правую руку не было ничего, но слева вырисовывались пасти трех туннелей — ее прогулочного и двух других подальше. Рядом с самым дальним лежала груда сальных свечей и трутница; значит, этот туннель уходил глубоко под землю в направлении Северных пещер. Средний, решила она, ведет к старой кухне по соседству. Ах, что произошло с Терезой? С Игнатием? Они были опасно близки к половой зрелости, которая, подсказывал Мэри ее инстинкт, была границей для отца Доминуса. Стоило ребенку пересечь ее, обрести мужественность или женственность, от него или от нее избавлялись. Ей оставалось только уповать, что смерть от рук искусного аптекаря была быстрой и незаметной. Конечно же, в физической расправе нужды не было. Однако, наслушавшись этих извращенных понятий о Боге и Дьяволе, она не могла избавиться от подозрений, что они все-таки были упитанными тельцами, предназначенными по достижении зрелости на заклание в жертву какому-то обессвеченному богу. Нет, конечно же, нет!
Но кто, продолжала ее беспощадная логика, способен предсказать непредсказуемые завихрения сознания столь больного, как у отца Доминуса? Не всякий сумасшедший обязательно неистовый безумец, хотя отец Доминус порой и являл собой неистового безумца. А в другое время он казался таким же здоровым, как и она сама, способным излагать факты в логическом порядке и даже раза два сумел убедить Мэри, что его Космогенезис обладает некоторыми достоинствами, учитывая пережитое им.
Мне нужно увидеть этих детей! Так сказала она себе, зная, что шансов на это практически нет. Я хочу поговорить с ними не пугливым шепотом, вполуха вслушиваясь, не приближается ли отец Доминус или Джером, но за чашкой горячего сладкого шоколада с восхитительными пирожными, всеми теми лакомствами, которыми обезоруживают детей. Мне необходимо удостовериться, что наименованные в честь полубога-гибрида, наполовину темного, наполовину светлого, они не испортились в том смысле, как портятся съестные припасы; что их невинность все еще сохраняется, все еще цела. Если он нуждается в них как в рабочей скотине и не позаботился приобщить их к Космогенезису, значит, они уцелели. Опасность заключается в том, что этим единственным его ученикам требовалось привить его философию, или теологию, или как он ее там определяет. Безусловно, это не идеология разумного человека и порождена его ущербностью. Но какой мозг способен засвидетельствовать абсолютную тьму и поклоняться ей, как Богу? Или заклеймить любой свет, как зло?
Поуспокоившись, она оглядела свою тесную тюрьму. Да, в кувшине на ее столике все еще была вода, которой, если пить ее бережно, должно хватить на много дней. Для еды — краюха черствого хлеба. Ну, еда далеко не так обязательна для поддержания жизни, как вода. Сознавая, что необходимость вырваться отсюда возросла еще больше, она подергала и потрясла все прутья по очереди, но без всякого толка. Вставленные в стены Пещеры, они были закреплены известковым раствором; будь у нее хоть какое-то орудие, даже ложка, она могла бы попытаться расковырять стены, но с диетой из хлеба и воды ложку, единственное приспособление для еды, у нее забрали.
Слезы потекли по ее лицу, несколько минут она рыдала. Затем, обессилев, поникла на краю своей постели и зажала голову в ладонях. Карандашные штрихи указывали, что она провела тут около шести недель и, казалось, что она все-таки обречена на смерть. Никто из Детей Иисуса не придет к ней на помощь; они ушли в Северные пещеры, включая Игнатия и Терезу.
Однако отчаяние проходит, особенно когда речь идет о таких, как Мэри. Ее плечи расправились, она села прямо, сжав зубы. Я не смирюсь покорно со своей участью, сказала она себе. Я выпью два глотка воды, а затем посплю. Когда силы вернутся ко мне, я попытаюсь расшатать прутья. На этот раз — большой двери, через которую они входили и выходили. Может быть, она не так крепка.
План этот она полностью выполнила. Но большая дверь не поддалась, как и замок полки. Ах, если бы при ней была ее рабочая шкатулка! Крючочек для выпарывания стежков мог бы сработать в замке большой двери. Но у нее не было ничего!
Я, наконец, исчерпала все свои возможности, подумала она, но я не сдамся! Я в Руце Бога, да, но и в моей собственной руке. Пока у меня есть вода для питья, я не поддамся безысходному отчаянию.
Лидия также поняла, что заключена под стражу, причем очень скоро после того, как Нед Скиннер доставил ее в «Хеммингс» и в когти мисс Мирабель Мэплторп. Более опытная, чем ее сестры, Лидия быстро сообразила, что прошлое ее тюремщицы — публичный дом. Но не шлюхи, одной из тех, кто обслуживает клиентов. Нет, мисс Мэплторп командовала шлюхами и следила, чтобы они неукоснительно обслуживали благородных клиентов, как те пожелают. С какой целью Фиц нанял подобную женщину? Маме предоставили Мэри; а ей всучили бандершу. Из чего, возможно, следовало, что Фиц питает к ней презрение не меньшее, чем страх, что она может сорвать его планы. Решетки на окнах означали страх, но мисс Мэплторп означала полнейшее презрение.
Не то чтобы мисс Мэплторп была невежлива, наоборот. Единственно, в чем Лидии было отказано, так это в свободе. Неограниченные запасы вин, портвейна и коньяка, предоставленные в ее распоряжение, подсказывали, что Фиц и правда ожидал, что она погрузится в перманентное пьяное одурение. Тогда как на самом деле Лидия принадлежала к выпивохам особого рода, способным при желании вовсе перестать пить. А сейчас, бесспорно, наступило время перестать пить: ей необходимо узнать, что происходит.
Однако она решила держать свою трезвость в секрете. Поначалу она выливала содержимое бутылок из окон своей спальни, но оно оставляло следы на кирпичах внешней стены. Затем она обнаружила, что если всунуть горлышко бутылки между прутьями окон нижнего этажа, содержимое льется на клумбу и всасывается в землю. Она проводила достаточно времени в одиночестве, чтобы проделывать это, времени, когда она притворялась, будто пьет. Никто вроде бы по доброй воле не ищет общества пьяницы.
Она прожила там неделю, когда Нед Скиннер приехал навестить ее… Вот он! Вот ее момент! Побрызгав коньяком на платье, Лидия развалилась в кресле и начала ждать. И правда, очень скоро Нед вошел с ее тюремщицей, нагнулся заглянуть ей в лицо, почуял, чем пахнет платье, и выпрямился.
— Нализалась, — сказал он.
— Как обычно. Пойдем, мы можем поговорить в соседней комнате.
Едва удостоверившись, что они расположились в соседней гостиной, Лидия на цыпочках подошла к двери, приоткрыла ее самую чуточку и начала слушать. Ей были видны их затылки, что гарантировало достаточную безопасность.