Сказать мне было нечего, почему я и промолчал. Валерий помолчал тоже, подымил сигаретой и, как я и ожидал, продолжил. Это был не рассказ, это скорее были размышления вслух, которые переполняли его, давно уж запертые в одиночку души.
— В госпитале я много читал. Лежишь, как бревно, все болит, а книга вроде отвлекает. Сперва ту муру читал, что всем по палатам разносят, только надоела она мне. А библиотекарша умненькая была, немолодая уже, знала, что читаем мы для того только, чтобы отвлечься. Разговорилась как-то со мной, когда соседа на очередную операцию увезли, я что-то разоткровенничался, и она мне вместо печатной муры стала книжки по истории приносить. Простенькие поначалу, но я увлекся. Увлекся и понял, что все, в общем-то, уже было однажды, только в другой форме, что ли.
— По спирали?
— По спирали, — он кивнул, не глянув на меня: себе отвечал на мой вопрос, а не мне. — Почему Россия — та, цар-ская — сильнее нас была? Не внешне, конечно, не ракетами, а — внутренне? Потому что она веры народной не трогала. Хочешь в Аллаха верить — верь, хочешь в Будду — на здоровье. А вера у всех народов с обычаями переплетена, значит, и обычаи не трогали. Уважали чужие обычаи и чужую веру. А мы только себя уважаем, для нас все остальные — чурки да чернозадые, — он помолчал. — Прости, крестный, запутался я, кажется.
— Да нет, все правильно, Валера.
— Коммунисты кричат, что в советские времена, де-скать, всех любили, всех уважали, декады разных народов устраивали, а земли дарили, как при феодализме. Крым — пожалуйста, Украине, не спрашивая самих крымских татар. Уральского казачества земли — пожалуйста, Казахстану, казаков не спросив. Нормально это, когда кто главнее, тот и прав? Опасно это, очень опасно. И сейчас то же самое продолжается, потому что не умеем других уважать. Ну и чем все это может кончиться?
— Чем может кончиться? Очередной подгонкой наручников и примеркой смирительных рубах.
Почему я так сказал, и сам не знаю. Просто из глубины бесконтрольно вырвалось. А Валерка покивал головой, вздохнул и очень серьезно сказал:
— Значит, самим решать надо. Самим, крестный, больше надеяться не на кого.
На следующий день, что ли, позвонил Маркелов. На мой вопрос, кого опознали и опознали ли вообще, кратко молвил:
— Зайду.
Зашел в обеденный перерыв — он у нас совпадал по времени. Сказал угрюмо:
— Хромов это, как я и думал. Лицо разбито, жена по родинкам на плече узнала.
— Ограбление? Он вроде как долларами тряс.
— Пойдем перекусим.
Пошли в сосисочную, в которой, по словам Танечки, так любил обедать демократ Зыков. Сели за уединенный столик.
— Ты документы на отгрузку в Майкоп подписывал?
— Какие документы?
— Ну не на макароны, разумеется.
— Нет. Этим всегда Херсон занимался. И по штату, и по склонностям. А почему ты спрашиваешь?
— Потому что на Товарную заходил по делам. Случайно или намеренно, а только мне папочку с твоими документами подсунули. Потом, конечно, «Ах, извините, не та!..», но заглянуть я успел. — Он помолчал. — Твои подписи на документах.
— Этого не может быть!
— Ты уж извини, — развел руками Маркелов. — Я один документик из той папочки выдернул.
Он ничего не выдумывал, он вообще к этому был не склонен и говорил не только очень серьезно, но и очень озабоченно. Полез в карман, достал бумагу с моей подписью и передо мной развернул.
Наша была бумага, без сомнений. И подпись на ней… А подпись не моя. Ну, чувствовал я, что не моя. Очень старательно скопированная, и все же — подделка. Так я Маркелову и сказал.
— А личная печатка тоже не твоя?
А вот печатка была моей. Личной. Или — не личной?.. Тут требовалась экспертиза, тут на глаз да на авось ничего решить было нельзя.
— Дай мне для проверки, а? Ну хоть на два-три дня.
— Бери.
Пришел официант, поставил тарелки с сосисками, спросил, что будем пить. И узнав, что ничего пить не собираемся, отошел с видом весьма недовольным.
— Ты мне веришь? — спросил я Маркелова.
— Дурак, — беззлобно сказал он. — Я не верю, что Метелькина убили из-за липовых документов. Значит, кто-то отслеживал и принял меры. Это серьезнее, чем игра в веришь — не веришь.
Игра и впрямь была куда как серьезнее моих дурацких подозрений. Но в голову ничего не лезло, и я без толку ковырял вилкой в тарелке.
— Тебя кто-то подставил, — сказал тихо Маркелов. — Подпись скопировали, умельцы всегда найдутся. За бутылку, а ты — на крючке. Подсекут, когда сочтут нужным.
Я глотал, не разжевывая и не чувствуя вкуса. Я соображал, и мысли летели, как пейзаж за окном скорого поезда.
Кто подставил, кто?.. Херсон Петрович? Сам додумался или кто-то попросил?..
— Не журись, — усмехнулся Маркелов. — Дыши, пока дышится. Молоточком не хочешь на природе постучать?
— Хочу, — сказал я. — Вместе на машине поедем, если не возражаешь. Я досок припас на обшивку.
— Ну и лады, — сказал Маркелов. — Если захватишь рабочую силу, еще ладнее будет. За один день мы и домик им обошьем, и на шашлычок время останется. Может, в следующее воскресенье? Как смотришь?
Я смотрел положительно, о чем и сказал. А когда мы уже выходили из сосисочной, Маркелов вдруг вспомнил:
— Да, я в области Сомова встретил, его тоже по этому делу востребовали. Позвони ему, может, уже вернулся.
Я позвонил. Трубку снял Сомов.
— Приходи, — сказал он и бросил трубку.
Я зашел после работы. И сразу же показал бумажку, что взял у Маркелова. И образец собственной печати.
— Эксперты у тебя найдутся? Понимаешь, похоже, что меня кто-то подставил.
— Найдем, — хмуро сказал он и сунул мою бумагу в стол. — Хромов это. Бывшая супруга заранее про родимые пятна сказала, так что сомнений у меня нет.
— Ну, документов тоже.
— Да, карманы подчистили. Но кое-что недоглядели. — Он полез в стол, достал тоненькую папочку и вынул из нее клочок бумаги. — Вот. Ознакомься. Что это за цифры, как по-твоему?
На клочке бумаги уцелело всего шесть строчек цифр и букв, написанных подряд. Цифры были разными, но буквы повторялись.
— Похоже на номера банкнот.
— Точно совершенно, — подтвердил Сомов. — Это номера стодолларовых купюр. Вопрос первый: зачем Хромов их записывал?
— Может, боялся, что сопрут? — предположил я. — Сам промышлял мошенничеством в поездах. Все-таки какая-то гарантия.