— Какой смысл лгать? Вскоре вы все поймете. Я изнемогаю от желания к вам.
Свеча горела ровно. Наступила тишина. Молчание затягивалось.
В камине раскололся уголек, и этот треск разрядил напряжение. Парализованные мозги Чариз вновь заработали. Грубая реальность опровергала его ложь. Как могла она считать его добрым? Он был еще более жесток, чем ее сводные братья. Они не могли ранить ее сердце. А Гидеон мог.
— Не насмехайтесь надо мной, — резко ответила она, потирая предплечья.
— Если в этом и есть насмешка, то не над вами, а надо мной.
Каждое его слово кричало об отчаянии. Он посмотрела ей в глаза. Внезапно он встал и стащил с себя сюртук.
— Вы замерзли. Накиньте на себя хотя бы это.
— Благодарю.
Окоченевшими руками она взяла сюртук. Когда она накинула его, ей сразу стало тепло. Ноздри наполнил легкий аромат лимона — запах Гидеона.
— Вы не хотите меня. Вы отскакиваете на десять футов, если я к вам приближаюсь.
Невесело рассмеявшись, он опустился в кресло.
— Это самый неприятный аспект моей болезни, дорогая жена. Я могу хотеть до безумия, но я удовлетворить вспыхнувшее желание не могу. Наказание, достойное проклятого героя греческого мифа.
Она покачала головой:
— Вы сказали, что не больны.
— Я сказал, что мое тело прекрасно работает. Проблема, любовь моя, у меня в голове. Я должен был предупредить вас до того, как вы связали со мной свою жизнь.
«Моя любовь»? Не ослышалась ли она? Наверняка. Он не любит ее. Едва терпит.
Она постаралась, насколько могла, сконцентрироваться на теме разговора.
— Вы не безумец, — сказала Чариз, голос ее дрогнул.
— Если я еще не до конца сошел с ума, то наш брак меня доконает.
Что он пытался ей сказать? Чариз не могла понять, что беспокоит его и чем она может ему помочь. Но ей было абсолютно ясно, что то, что она всегда считала правдой, оказалось ложью.
— Вы хотите меня? — удивленно переспросила Чариз.
Гидеон усмехнулся:
— Разумеется.
Она опустила руки и шагнула к нему.
— Но это означает…
Он отскочил к стене:
— Черт, Чариз, не прикасайтесь ко мне.
Он стоял, прижавшись к стене, тяжело дыша. Она остановилась и нахмурилась.
— Я не могу к вам прикоснуться, и при этом вы говорите, что вы… хотите меня.
— Я говорил вам, что это безумие.
И внезапно все отрывочные воспоминания уложись в связную картину. Она увидела и поняла то, чего никогда не понимала до этого. Если, конечно, вся эта безумная ситуация могла иметь какую-то логику. Она говорила медленно:
— Вы ни к кому не можете прикасаться. Вот почему вам стало плохо после Портсмута. Из-за всех этих людей.
Он держался так, словно каждое из произнесенных ею слов вонзалось в него, словно лезвие шпаги. Она ожидала, что он солжет или откажется отвечать. Но он лишь кивнул:
— Да.
Она осторожно отступила, словно пыталась успокоить дикого зверя. Прежде чем схватиться за спинку стула, дрожащей рукой ощупала у себя за спиной пространство.
— Я не подойду к вам близко.
— Спасибо, — поблагодарил он.
Она старалась говорить тихо, словно он и вправду был диким зверем, попавшим в капкан охотника.
— Вы не хотите присесть?
Поколебавшись, он вернулся и сел в кресло. Движения у него были резкими. В неярком свете свечи он выглядел усталым, но собранным.
— Вы всегда были таким? — Нет, не может этого быть. — Вы имели любовниц.
— Чариз…
— Что произошло в Рангапинди?
Даже в полумраке Чариз увидела, как кровь отхлынула от лица Гидеона. Глаза его стали непроницаемо-черными. Он судорожно сжимал подлокотники кресла.
Когда Чариз уже перестала надеяться на ответ, Гидеон сфокусировал на ней взгляд.
— Мой преподаватель в Кембридже рекомендовал меня для работы в Ост-Индской компании.
— Поскольку знал, что у вас есть способность к языкам.
— Да. Я также был неплохим наездником и стрелком. Неплохо играл в крикет. Компании всегда требовались такие люди, как я.
В словах его отчетливо слышалась злая самоирония.
Будто бы им было так легко найти рекрутов с талантами Гидеона, подумала Чариз, очередной раз отметив отсутствие в нем какого бы то ни было самодовольства. Неужели он действительно не понимал своей исключительности? Она не удивилась тому, что в спорте он добился таких же впечатляющих успехов, как и в учебе. С самого начала она узнала в нем человека выдающегося. Трагедия состояла в том, что этот мужчина, которого Бог так щедро одарил талантами, был лишен самого простого и насущного — тепла прикосновения человеческой руки. Чувство, куда более глубокое и сильное, чем жалость, заставило ее сердце болезненно сжаться.
— Я созрел для приключений, мне надо было делать карьеру, и я хотел найти выход своей энергии. Я ехал в Индию, полагая, что моя миссия состоит в том, чтобы пролить свет европейской культуры на народы, прозябавшие во тьме невежества.
— Но все оказалось совсем не так?
Она могла бы и не спрашивать. Сарказм его тона ясно говорил об утраченных иллюзиях.
— Нет, не так. Я встретился с утонченным, необычным миром, который невозможно себе представить, даже обладая самым богатым воображением.
Он сказал ей, что был посредником.
— Вы работали в администрации?
— Мне нечем гордиться, Чариз. Я был шпионом.
Шок пригвоздил ее к стулу. Теперь многое из того, что ее в нем озадачивало, вдруг обрело смысл. То, как умно он держался с Хьюбертом и Феликсом, с каким самообладанием. То, как ловко дрался с уличными хулиганами. Его молчаливость и нежелание говорить о себе. Его стыд.
— Я смуглый от природы, и на солнце моя кожа темнеет. Я стал Ахмалом, писарем при дворе. Писарь знает секреты королевства и при этом остается в тени.
— Должно быть, жить во лжи непросто.
— Грязно, одиноко и трудно. Но я думал, что тружусь для того, чтобы силы добра победили варварство. По крайней мере вначале. Потом я понял, что жадность моих хозяев — вот самое настоящее варварство, гораздо хуже того, с чем я сталкивался, общаясь с местными жителями. — Он замолчал, и руки его конвульсивно сжались вокруг подлокотников. — И потом, вместе с двумя моими коллегами, я был предан.
Хрипота его голоса сообщила ей, что он переходит к худшей части своей истории. Она напряглась, и страх превратился в холодную глыбу у нее в животе. Она уже знала, что не хочет слышать того, что он ей сейчас расскажет.