Он был на грани срыва. В гневе. В горе. Он готов был сорваться в любую минуту. Возможно, она зашла слишком далеко. Чариз погладила его руку дрожащими пальцами, словно могла излечить своим прикосновением то, что излечить невозможно.
Он разжал вторую руку, и сюртук упал на пол. Он никуда не уйдет. Он опустил голову и прижался лбом к двери.
Она держала его обезображенную руку, понимая, что делали с ним его мучители. Шрамы. Рубцы от ожогов. Кое-как сросшиеся кости. Бесформенные ногти.
То, что с ним сделали, невозможно описать, невозможно себе представить. Гнев душил Чариз, ей хотелось кричать и драться. Но все, что она могла, это плакать.
«Господи, я должна унять эти бесконечные слезы!»
— Чариз, я не хочу твоей жалости, — сказал Гидеон.
Он ошибся относительно ее реакции. Жалость была слишком слабой реакцией на ужасы, выпавшие на его долю. Она чувствовала себя так, словно сердце ей надвое разрубили топором, и оно больше никогда не срастется.
— Я не жалею тебя, — сдавленным шепотом произнесла она.
Гидеон по-прежнему не смотрел на нее.
— Я тебе не верю.
Резким движением он прижал вторую ладонь к двери. Эта рука была изуродована так же сильно, как и та, которую она держала в руках. Но, глядя на эту распластанную по дереву руку, она видела в ней былую грацию и красоту.
— Моя любовь. Мне так жаль.
Чариз не могла выразить словами, что чувствовала. Но там, где были бессильны слова, на помощь пришло сердце. Сжимая в дрожащих ладонях его изуродованную руку, она поднесла ее к губам.
Гидеон замер. Дрожь прекратилась.
— Ненавижу то, что они сделали со мной, — едва слышно произнес Гидеон, уставившись в дверь. — Ненавижу то, что вынужден вечно жить с Рангапинди.
О Боже.
В его голосе звучали стыд и боль. Чариз прижалась к его покрытой шрамами спине.
Не выпуская его руки, той, которую она поцеловала, она подняла вторую руку и накрыла ту его руку, которую он прижал к двери. Он невольнодернулся от ее прикосновения, но потом успокоился.
Она не знала, как долго они простояли так.
Спустя какое-то время она почувствовала, что Гидеон шевельнулся, открыла глаза и распрямилась. Наконец он повернулся к ней.
— Чариз…
Гидеон посмотрел на нее. В его взгляде она прочла безысходность и отчаяние.
— Все хорошо, любовь моя.
Чариз обняла его. Он ответил на ее ласку. Она крепче сжала его в объятиях.
— Все позади, все позади.
— О Господи, — произнес он наконец со стоном, обнял ее дрожащими руками и прижал к груди.
— Я хочу подарить тебе покой, — прошептала Чариз, уткнувшись в его густые темные волосы.
— Ты уже подарила, — сказал он, но руки, которые ее обнимали, говорили об отчаянии, а не о покое.
Это не покой. Но, возможно, он и покой были так чужды друг другу, что он уже не узнавал его.
— О, Гидеон, как бы я хотела, чтобы это было так, — печально сказала она.
Он обнимал ее так крепко, что ее груди вжимались в его грудь. Голова его опустилась ей на плечо. Волосы его щекотали ее шею как тогда, когда они впервые лежали в одной постели.
— Стоит мне посмотреть на свои руки, и все это возвращается вновь. Вонь. Жара. Холод. Голод и жажда. И постоянная боль.
— Не знаю, как ты все это выдержал, — тихо произнесла Чариз.
— Я не выдержал. Я молил их о пощаде.
Он был так жесток к себе. Если бы только он мог подарить себе малую толику той доброты, которую так щедро дарил ей.
— Ты не предавал своих товарищей и свою страну, — сказала Чариз. — Ты год терпел пытки и не сломался. В тебе слишком много храбрости. И это мешает тебе жить.
— Ты бы так не думала, если бы видела, в какое жалкое ничтожество я превратился, когда они принялись за мои руки.
Руки его беспорядочно блуждали по ее спине. И от этой ласки по телу ее разливалось тепло.
— О, любовь моя, — проговорила Чариз, продолжая гладить его по спине.
Под пальцами ее узор из шрамов рассказывал историю о невыносимых испытаниях, о той жестокой дани, которую потребовали от него годы служения в Индии. Она не могла видеть его искореженных рук. Но ей ни к чему было на них смотреть. Такое не забывается.
— Ты должен простить себя. Иначе сойдешь с ума. Господи, Гидеон, ты весь покрыт шрамами. Ты не спишь по ночам. Ты шарахаешься от людей. — Она говорила мягко, но убедительно. — Ты отдал все, что мог, даже больше. Не терзай себя.
Чариз поцеловала его в щеку, покрыла поцелуями вздувшиеся мышцы его бицепса и замерла, когда дошла до верхней точки предплечья.
Гидеон застонал. Она не знала, что означал его стон. Он поощрял ее к продолжению или протестовал? И она еще раз поцеловала его в плечо.
Итак, с невинными играми покончено.
Начинаются игры опасные.
Опасность и страсть.
Время остановилось. Чариз чувствовала себя так, словно стояла на краю обрыва в Пенрине. Полетит она в пропасть и разобьется? Или Гидеон, как всегда, поймает ее?
Медленно, словно разгребая воду, Гидеон поднял изуродованные руки, сжал ладонями ее голову и приподнял ее лицо.
Прикосновение его покрытых шрамами ладоней к ее щекам вызвало в ней дрожь наслаждения. Он смотрел на нее, перебирая большими пальцами выбившиеся из прически пряди ее волос.
Он пристально смотрел на нее. Глаза его горели. И Чариз наконец осознала, что Гидеон любил ее и всегда будет любить.
Чариз судорожно вздохнула. Гидеон смотрел на ее приоткрытые губы. Конечно же, он поцелует ее так, как целовал днем. Чариз вцепилась ему в бедра, настойчиво побуждая прижать ее к себе.
— До чего же ты красивая. Ты разбиваешь мне сердце, — пробормотал Гидеон.
— Гидеон…
Начала было Чариз, но Гидеон закрыл ей рот поцелуем.
Чариз приоткрыла губы, чтобы язык Гидевна проник ей в рот. Сердце его запело, когда язык ее затрепетал, отступая, и вернулся, чтобы слиться в объятиях с его языком.
Она быстро училась, его возлюбленная жена.
Гидеон скользнул ладонью вверх к тому месту, где груди ее натянули ткань лифа. Опустил руку в вырез, отыскал твердый, словно камешек, сосок и потянул за него.
— Если хочешь, чтобы платье осталось целым, сними его.
Чариз рассмеялась:
— Тебе придется мне помочь, у него шнуровка сзади.
— Будь проклята эта дурацкая мода, — проворчал Гидеон.
Гидеон накрыл ее щеку своей изуродованной ладонью. Как быстро он понял и принял то, что его шрамы не вызывают у нее отвращения.