Тем не менее, Мэтью быстро развязал ремни и освободил пленницу своего дяди. Грейс снова вздохнула и села на столе.
– Сэр, я боюсь, что меня…
Да, по ее серому лицу нетрудно было догадаться, как она себя чувствовала. Ей было действительно плохо.
– Вот, – сказал он и вложил ей в руки большую бело-голубую фарфоровую чашку.
Она что-то пробормотала себе под нос, по всей видимости, это были слова благодарности, и наклонилась над чашкой. Хотя Мэтью ничего не знал об этой девушке, ее болезненный вид и беспомощность вызывали в нем сочувствие. Когда ее, наконец, вырвало, она закрыла глаза и качнулась назад. Ему пришлось шагнуть к ней и обнять за плечи.
Он старался не замечать, каким мягким и податливым было ее тело. Против собственной воли Мэтью захотелось утешить девушку, погладить по голове. Она казалась такой хрупкой в сравнении с ним, такой беззащитной, а формы ее тела выглядели такими изящными, округлыми и плавными… Собственное тело вдруг показалось Мэтью неуклюжим и угловатым. И, разумеется, трудно было не разглядеть в вырезе ее платья грудь, поднимающуюся и опускающуюся при дыхании.
Девушка вдруг начала дрожать, словно ее внезапно зазнобило, и положила голову ему на плечо. Похоже, ее оставили последние силы. Уложенные на ее голове косы слегка растрепались, и выбившиеся прядки приятно щекотали его подбородок.
– Отдохни немножко, – тихо пробормотал он, уткнувшись ей в макушку.
По всей видимости, она уже давно ничего не ела. Собственно говоря, это нетрудно было понять, просто посмотрев на нее. Незнакомка выглядела истощенной. Если бы он не развязал ее, то девушка, без сомнения, потеряла бы сознание.
– Мне кажется, что это все из-за опия, который они заставили меня выпить прошлой ночью, – прошептала она.
Опий? На лице Мэтью сразу появилась гримаса отвращения. Он снова внимательно посмотрел в лицо этой женщины, которая неподвижно полулежала в его объятиях. Ее глаза были закрыты, и он мог спокойно рассмотреть ее. Да, она, несомненно, красива. Высокий чистый лоб, прямой аристократический нос. Настоящая итальянская мадонна, сошедшая со старинной картины. А в живописи он знал толк.
Его дядя хорошо позаботился о развитии у него вкуса. Он постоянно снабжал его книгами по искусству и истории, чтобы он мог мысленно путешествовать и бывать в лучших музея мира.
Его взгляд остановился на ее губах. Они были такими пухлыми, как будто в них только что вонзила свое жало пчела, и при этом бледно-розового цвета. Казалось, они принадлежали самой невинности, агнцу Божьему, мирно дремлющему в его объятиях. Но внешность бывает так обманчива…
Кто знает, что на самом деле скрывается в ее сердце. Может быть, она ведет хитрую, изощренную игру. Она получила от него все, что хотела. Вполне возможно, что его дядя обучил ее всем этим трюкам. Мэтью вздохнул. И все же почему эта женщина, столь красивая, да еще и талантливая актриса, согласилась подыгрывать сумасшедшему? Это было загадкой.
Если бы обстоятельства его жизни складывались по-другому, то он скорее всего поверил бы ей, проникся этой демонстрацией беспомощности, уязвимости и гордости. Но только не теперь.
Не стоило ему кидаться ей на помощь с такой готовностью, с какой окунь кидается на наживку.
Ее бледная рука скользнула в карман платья. Вероятно, она хочет найти носовой платок, решил Мэтью. Выругавшись про себя, он протянул ей свой:
– Вот, возьмите.
– Благодарю вас, – выдохнула она, вытирая рот дрожащей рукой.
– Вы можете сидеть без моей помощи? – мрачно проговорил он, не пытаясь скрыть от незнакомки свою неприязнь.
Теперь он постарается держаться с ней холодно и отстранение, насколько это возможно для мужчины, находящегося рядом с красивой женщиной и годами лишенного женского общества. И от того, что ему никак не удавалось справиться с собственным телом, которое диктовало ему совсем другую линию поведения, в груди Мэтью поднималась волна гнева.
– Да, спасибо, – робко пробормотала она, отодвигаясь от него.
И Мэтью вдруг почувствовал разочарование. Ему все еще хотелось ощущать тепло ее тела и исходящий от нее тревожащий запах женщины. Она пахла солнечным светом и… пылью, и сквозь этот запах пробивался едва уловимый аромат лаванды. У него что-то екнуло в груди. Обычно проститутки используют тяжелые, приторные цветочные ароматы, пробуждающие в мужчинах животные инстинкты. А эта женщина пахла лавандовым мылом.
Снова та картина, которую он уже нарисовал в своей голове, никак не хотела становиться действительностью.
Девушка взялась руками за край стола. Было заметно, что ее тело бьет дрожь и что она с трудом удерживается в вертикальном положении. Мэтью не без усилия подавил в себе желание снова броситься ей на помощь.
Про себя он опять обругал своего дядю. Но это не помогло ему перестать замечать страдания незнакомки.
Он всегда отличался чувствительностью. Даже будучи еще ребенком, он никогда не мог спокойно пройти мимо больной собаки и не помочь ей. Именно этой ахиллесовой пятой Мэтью и воспользовался его дядя Джон. Сочувствие и умение ставить себя на место других – вот что делало его уязвимым.
Девушка вдруг подняла голову и посмотрела ему в лицо. От опия ее зрачки расширились и казались огромными.
Что ж, его дядя не случайно велел напоить ее опием. Это сделало ее совершенно беспомощной. И сейчас она больше походила на жертву рокового стечения обстоятельств и злого умысла людей, а не на женщину, торгующую своим телом.
– Простите меня, сэр, я создала вам неудобства. Мне, право же, очень неприятно.
Снова странная униженность в голосе и испуг. Разумеется, любая дама благородного происхождения почувствовала бы себя более чем неловко на ее месте. Мэтью мог бы успокоить ее, сказав, что она напрасно тратит время на извинения. Но что бы ни подсказывало ему сердце, следовало помнить о том, что его дядя обещал привести к нему проститутку. И сидевшая сейчас перед ним женщина была представительницей именно этой древней профессии. Он пожал плечами:
– Все это не имеет никакого значения.
Разве имел он право морщить нос и отворачиваться в сторону? Ведь и его самого не раз привязывали к этому самому столу, ведь и его накачивали опием, и его рвало. Господи, оставалось радоваться только тому, что сейчас его дядя уже перестал практиковать столь садистские методы.
Она бросила на него неуверенный взгляд из-под своих густых черных ресниц.
– О, благодарю вас. Вы очень добры.
Черт, надо признать, над этой девушкой хорошо поработали. Она затрагивала самые тонкие струны в душе, и ее так приятно было обнимать. Он ни разу не был с женщиной, и поэтому ничего нет удивительного в том, что в нем проснулись все древние, примитивно животные инстинкты, стоило ему лишь прикоснуться к незнакомке.
– Я могу быть разным, – поднимаясь, холодно проговорил он. – И уверяю вас, доброта не моя стезя.