— Вы просто зарабатываете на нас деньги.
Шорх-шорх — коляска задевала ветки кустарников, и тогда с них осыпались розовые лепестки незнакомых цветов. Шиповник? Вроде нет.
— Ну да, — весело согласился Винченцо, — мы делаем свою работу. Делаем ее хорошо. Хорошая работа стоит денег. Заметьте, не очень больших денег — вы же смогли позволить себе эту поездку. Сколько получает ваш батюшка?
— Папа? — Она пожала плечами. — Ну…
— Не так много, верно? Какой у вас автомобиль? Корейский?
— Откуда вы знаете?
— И наверняка покупали уже с пробегом. Ну и все остальное примерно… того же рода. А здесь вы можете позволить себе ровно то, что и этот олигарх, Броневский. Разве это плохо?
— Наверное, нет, — сказала она неуверенно.
— Мы ведь очень маленькая страна. Десять километров побережья. Ну, перепад высот, конечно, ландшафты, но этого же мало. Знаете, как грызутся сейчас за туристов? Чего только ни придумывают! Вот нам и пришлось разрабатывать собственный, уникальный подход. Поэтому, — он натянул вожжи и, когда лошадь прекратила свое туп-туп-туп, перекинул их через передок, — мы думаем о каждом клиенте. Буквально о каждом. Вот вы заполнили визовую анкету, верно? Больше ста вопросов. Как вы думаете, для чего?
Лошадь опустила голову и стала обрывать траву на обочине дороги. Вокруг вдруг сделалось очень тихо, как бывает в лесу, где каждый звук хотя и существует, но отдельно от другого, словно бы сам по себе. В кронах крикнула какая-то птица, вдалеке ей отозвалась другая.
— Не знаю, — сказала она тихо, — для поездки в Штаты тоже заполняют и в Англию. Моя подруга оформляла. Она говорила, много вопросов и все какие-то дурацкие.
— У нас не совсем анкета. Это опросник. Он помогает узнать о вас как можно больше. О каждом нашем госте. Чтобы мы могли учесть все ваши пожелания. Буквально все. В пределах наших скромных сил, конечно. Чтобы помочь вам научиться быть счастливыми.
— Паскудство какое-то. Все равно что медосмотр.
Тут он и вовсе расхохотался:
— Точно! Когда человек ложится, скажем, в клинику… или там в санаторий оформляется, он же сдает анализы! И никто не возражает! Это же для пользы дела. Видите, я с вами совершенно откровенен. А, ладно. Нельзя же работать все время, верно, ведь? Устроим себе выходной. — Он нагнулся и извлек из-под сиденья сумку-холодильник. — Тут есть такая полянка… как будто специально для пикника… всего два шага, вот за эти кусты, и…
Ну да, пикник. Она же мечтала об этом, разве нет? О том, что окажется с этим Винченцо наедине. Что они будут вот так сидеть, как в каком-то чертовом кино: бутылка вина, салфетка… вокруг деревья, птички поют… Вот паскудство, каждый раз, когда она на него смотрит, у нее замирает в низу живота. Не какое-то там сердце, а вот тут, в самом низу живота. Это так и бывает? Когда любовь?
— Знаете, в чем прелесть здешних лесов? — Он легко выпрыгнул из коляски, протянул руку. — Тут нет комаров. Ни коемаров, ни слепней.
Если она не обопрется на его руку, это будет выглядеть глупо? Почему это вообще должно ее беспокоить? Он просто наемный работник, сам же сказал!
Она выбралась из повозки, стараясь сделать это как можно ловчее, но получилось только хуже — зацепилась юбкой за какой-то крючок, чуть не упала, да еще подол задрался, и теперь этот Винченцо видит, какие толстые у нее бедра. Ну почему, почему она такая неуклюжая? Все бы отдала, чтобы быть как одна из тех девчонок в аэропорту.
Какие у него сильные руки!
А поляна для пикника выглядит точно так, как надо: темно-зеленый упругий мох, какие-то маленькие беленькие цветочки, по краям папоротник, верхушки вырезных перьев свернулись улиточками… Стволы сосен, если задрать голову, сходятся на конус там, высоко в небе, такие они огромные. Сквозь ветки процеживаются лучи — тоже такого красного, такого золотистого цвета, что кажется, вдобавок к настоящим соснам вокруг воздвиглись призрачные, состоящие только из света и воздуха.
Она села на мох, зачем-то старательно натянув на колени юбку. Тем временем Винченцо доставал из сумки запотевшую бутылку розоватого вина, раскладывал на салфетке теплый еще румяный хлеб и белый нежный сыр…
Если бы я была не я! Как, наверное, хорошо чувствуют себя люди, которые сами себе нравятся! Она ощущала свое неуклюжее тело, под мышками наверняка темные круги, и еще — когда она в последний раз побрила ноги? Вот паскудство, не помню! Наверняка он думает — ну и страшилище, а туда же!
За роскошными перьями папоротника переступала, шумно дышала и хрупала лошадь — отсюда она казалась большой, темной и даже страшноватой.
— Пластиковые стаканчики — хлам, барахло! — говорил Винченцо, откупоривая бутылку. — Стаканы должны быть стеклянными. Вот как эти. Чтобы свет играл в вине. Вот оно розовое, видите? А вот уже зеленоватое, глядите, какой оттенок! Вино нельзя просто пить, вином надо любоваться.
— А дикие звери тут водятся? — спросила она, просто чтобы не молчать.
— Барсуки, — ответил Винченцо, — лисы. Пятнистый олень. Его раньше называли королевским, знаете?
— Волки? Медведи?
— Что вы! Иначе мы бы с вами не сидели здесь. Разве мы бы позволили, чтобы нашим гостям грозила хоть какая-то опасность? Чем вы занимаетесь у себя дома?
Он тоже говорит, просто чтобы поддержать разговор… Все так делают.
— Ничем. Учусь.
— У вас, наверное, много друзей.
У нее вообще не было друзей. Алевтинка не в счет. У нее было совершенно четкое ощущение, что Алевтинка терпит ее только потому, что самоутверждается на ее фоне.
— Знаете, — Винченцо откинулся на локте, — я должен… извиниться перед вами. Я ведь обязан был устроить вам какую-нибудь экскурсию. Мы тщательно подбираем группы, чтобы спутники подходили друг другу. Чтобы между ними завязывались прочные отношения, которые могут продолжаться потом, по возвращении. Вы удивитесь, сколько судеб изменилось навсегда благодаря таким вот случайным встречам. Но я… воспользовался возможностью… Мне просто нравится на вас смотреть. Видеть вас. И я подумал…
Если бы это слышала Алевтинка, она бы удавилась от зависти.
— Ну, ведь, подумал я, вреда нет. Есть еще время, завтра мы постараемся устроить для вас что-то особенное. Совершенно эксклюзивное. А зато я…
Это он мне говорит? Мне?
— Знаете, какая женщина привлекательней всех? Та, что не осознает своей красоты. Вы ведете себя так, как будто… как будто ненавидите себя. Если женщина хороша собой, это придает ей неотразимый шарм.
Он издевается, что ли?
— У нас на юге… откуда я родом… таких женщин носят на руках. Ради них совершают безумства. Тициан рисовал таких. Он понимал в этом. Прожил почти сто лет и скончался от чумы, ухаживая за больным сыном. Однажды, когда он уронил кисть, сам император счел за честь поднять эту кисть — для него…