— Что случилось-то? Неприятности? — Она спросила, чтобы отвязаться: и без того понятно, что девки влипли, но она-то тут при чем?
— Неприятности? — Губы ее собеседницы искривились. — Ну да, неприятности. Можно и так сказать.
— Почему ты просто не позвонишь домой?
— Ты что, дура? Как отсюда позвонишь? У тебя что, мобила работает?
— Нет, но… есть же обычные телефоны.
— Где ты видела хоть один телефон? Отсюда нельзя позвонить. Понятно? И Интернета нет. Вообще нет. А почту они просматривают. Всю.
Рехнулась, что ли? То есть ну да, Интернета нет, и как-то непривычно — ни в почту залезть, ни в ЖЖ написать. Но с другой стороны, в любой деревне Интернета нет, и ничего, живут, а тут это такая принципиальная фишка. В конце концов, две недели можно и без мобилы продержаться.
Хоть бы отвязалась эта сумасшедшая, ей-богу!
— Ну ладно, передам. О’кей. А подруга где твоя?
— Маринка? — Рот девушки снова скривился. — Нет больше Маринки. Нету, и все. Ясно? Ну, чего уставилась? Ох, — девушка спохватилась и вдруг схватила ее за руки, цепко и быстро, — прости. Это я… ну, ты прости… только передай маме… адрес там… а я уж… Только передай!
Веселый бармен отставил веселый шейкер и медленно выбрался из-за стойки. Он вдруг оказался очень большим, широким, почти квадратным. Улыбаясь, подошел к столику и положил руку на плечо девушке, которая сидела спиной к стойке и лицом к выходу, словно ждала опасности именно оттуда.
— Пардон, мадемуазель, — сказал бармен и играючи приподнял девушку за плечо, отчего та сначала сжалась и попыталась стать совсем маленькой, незаметной, а потом дернулась как тряпичная кукла и стала медленно как бы выниматься из-за стола. Стул под ней опрокинулся и упал, но веселые люди у стойки не обратили на шум никакого внимания. — Комплитли мэд, ю ноу?
Бармен продолжал подталкивать девушку к выходу, но в какой-то момент той удалось вывернуться, и она бросилась обратно к столику, отчаянно выкрикивая:
— Адрес! Маме! Умоляю! Не забудь!..
Шейный платок развязался, и на высокой белой шее с двух сторон проступили синие пятипалые пятна.
Она так и осталась сидеть, ковыряя ложечкой коктейль из креветок.
Записка нагревалась в стиснутом кулаке. А что, если бармен, когда вернется, потребует, чтобы она отдала бумажку ему. И что тогда делать? Она тут чужая, и заступиться некому, а бармен большой и сильный. Но бармен, вернувшись, прошел мимо нее к стойке, мимоходом пожав плечами, будто извинялся за чужую глупость. Бросил какую-то реплику посетителям, те засмеялись, смех перекрыл звон бокалов… Она сунула записку в сумочку, положила на стол купюру с изображением незнакомого усатого человека и пошла к выходу, ожидая оклика или чужой руки на плече. Никто ее не остановил. Такси уже ожидало у входа, и старомодный смешной шофер, увидев ее, выбрался со своего сиденья и, торопливо обежав черный высокий автомобильчик, распахнул дверцу.
Она хотела незаметно достать записку из сумочки по дороге в гостиницу, но в зеркальце были видны глаза шофера, а если ты видишь в зеркале глаза другого человека, это значит, что и этот другой, в свою очередь, видит тебя. Надо закрыться в ванной, подумала она, там можно прочесть записку без помех.
Автомобильчик полз вверх, как большой черный жук; с обочин потянуло запахом мокрой травы, очертания дальних гор заволокло туманом, одно крохотное облачко сползло со склона и улеглось на кроны сосен…
Они миновали деревушку в долине. Там уже зажглись окна, на террасе в кресле-качалке сидел старик и смотрел на дорогу…
Женевьева за конторкой все еще читала эту свою книгу. Похоже, до завтра она ее одолеет. И что тогда? Возьмется за следующую? Наверняка у нее под прилавком целая пачка таких мерзких пейпербэков. Впрочем, услышав, как хлопнула входная дверь, портье подняла голову и улыбнулась:
— Как отдохнули? Понравилась экскурсия?
— Да, — сказала она честно, — очень.
— На завтра что планируете? Мы можем организовать верховую прогулку. Через перевал, к пасеке. Попробуете альпийского меда. А после ужина — ночной лов рыбы. Это наша гордость! Представьте себе — теплое море, фонарь, опущенный в воду, вокруг него роятся рыбы. Как бабочки, что летят на свет. Хрустальное пятно там, внизу, в зеленоватой толще воды… Когда вынимают сети…
Женевьева вдруг показалась ей женской копией Винченцо. Фигня какая-то, нет, совсем не похожа. Во-первых, блондинка, во-вторых…
— Когда вынимают сети, — подхватила она как во сне, — то кажется, что в них живое серебро. Капли падают в воду — словно жидкий свет в море света. А дальше — до горизонта — лунная дорожка, мрак, и над всем этим — цветные сполохи, изумрудный, алый… Спасибо. Мне хотелось бы это увидеть.
— Вот и хорошо. — Женевьева снова улыбнулась: — Добрый вечер, господин Броневский. Как рыбалка?
— Отлично! — Броневский под руку с женой направлялся на ужин. За пару дней он загорел до кирпичного оттенка. — Все по высшему разряду. Только… э-э… надо уладить одну небольшую проблему.
— Предоставьте это нам. — Женевьева уже не убирала с лица улыбку.
— Если надо, я… за дополнительные услуги…
— Что вы! Все включено. Прошу к столу. — Женевьева кивнула ей, как старая приятельница, и захлопнула книжку, заложив страницу пальцем. — Вам тоже следует поторопиться на ужин. Сегодня играет живой оркестр! Ваши, кстати, уже вернулись.
Отец как раз застегивал запонки — массивные, яшмовые, раньше их у него вроде не было.
— Привет. — Она вдруг поняла, что соскучилась. Может, и хорошо, что они решили отдохнуть всей семьей? В конце концов, предки оказались вовсе не такими занудами, как она боялась, и вовсе не изводили ее своими нотациями. — Поймали сегодня рыбу?
— Поймали, — рассеянно сказал отец.
— Большую? Как вчера?
— Да, да, — он не отводил от запонок сосредоточенного взгляда, — большая рыба. Огромная.
— Как она называется?
— Главное, Броневский доволен, — невпопад сказал отец. — Ты понимаешь, он когда-то имел дело с одной пакистанской фирмой. Они его кинули. Наверное, поэтому…
— Что — поэтому?
Отцу удалось наконец справиться с запонками, и он, повернувшись к зеркалу, начал завязывать галстук. В зеркале было видно, что руки у него дрожат.
— Надо быть современным. Жестким. Сейчас такая конкуренция. И переодеваться к обеду. Это очень важно — переодеваться к обеду.
Мать, нарядная, в золотисто-зеленом полосатом шелковом платье с открытыми плечами, подошла к отцу сзади и, выглядывая из-за его белого рубашечного плеча, стала причесываться.
— О чем ты вообще говоришь, дорогой?
Отец встряхнулся, снял с вешалки пиджак.
— Это… просто рыбалка, — он потер переносицу с такой силой, что осталось красное пятно, — приятно, но утомительно. Доча, ты с нами?