Эмир окинул войско многозначительно-гордым взглядом и птицей взлетел в седло.
* * *
Ирам и впрямь восстал из пустыни, как видение; белые городские стены, казалось, чуть подрагивают в раскаленном белом воздухе, синева небес отражалась в синих изразцах куполов. Горы полукольцом охватывали его, отчего город напоминал лежащую в каменной ладони чашу, на зеленых склонах паслись овцы, меж которыми бродили крикливые пастухи и сонные собаки, спешили с гор водоносы и поставщики снега, пестрели шатры на стоянках воинов и пастухов, в долинах лежали пышные сады, из которых даже сюда доносилось одуряющее благоухание, плескалась теплая мутная вода в оросительных каналах, сборщики хлопка при виде подъезжающего войска склонялись в поклоне, однако же, никакого испуга не выказывали, а приветственно улыбались, сверкая белыми зубами — до чего же дружелюбный у них тут народ, думал Гиви, потирая отбитый верблюдом зад.
Белая дорога одним концом упиралась в городские ворота, убегая за горизонт — на востоке, где вставал в густом синем небе полупрозрачный серп луны, дорога растворялась в мареве, окутавшем дальние горы. Лиловые хребты упирались в низкий небосвод — от них веяло холодом. Дорога была пуста.
— Что это за горы, о, эмир? — спросил на всякий случай Гиви.
— Горы Каф, о, спутник великого, — произнес эмир несколько настороженным голосом, — иначе называемые горами Мрака.
— А куда ведет эта дорога? — продолжал любопытствовать Гиви.
— В мир, — коротко сказал воин. — Ибо Ирам лежит в долине, из которой лишь один путь.
А как же нас сюда черт занес? удивлялся Гиви. Горы Мрака он точно видел впервые.
— Чудесно ваше появление здесь, — Эмир, видно, подумал о том же, — однако ж, кому, как не Властителю Миров совершать чудеса? Ибо, когда появляется в том настоятельная потребность, проводит он и через запертые двери.
— Как же, как же, — осторожно подтвердил Гиви.
— Бывают случаи, когда ифриты поднимают избранных на их ночной стоянке и переносят их, спящих, в отдаленные земли. Не то ли случилось и с вами?
— В самую точку ты попал, о, эмир! — с облегчением согласился Гиви, — именно это!
Он исподтишка поглядел на Шендеровича. Шендерович гарцевал на Аль-Багум, выпрямив шею и, вознося голову так, словно на ней сверкал невидимый венец.
Мерный шум достиг его слуха. Гиви оглянулся — водоносы, побросавшие кувшины; крестьяне, отбросившие мотыги; торговцы, позабывшие про свои лотки; пастухи, оставившие стада — все они постепенно образовали торопящуюся следом пеструю, радостно галдящую толпу, которая тащилась за войском, точно разноцветный хвост.
За белыми стенами Ирама такой же оживленно-радостный гул приветствовал их появление. Казалось, стоит лишь открыться воротам, и волна накатит на волну, захлестнув всех в шумном водовороте.
— Твои подданные, о, господин мой, — пояснил эмир.
— А! — благожелательно кивнул Шендерович, — ну-ну!
— Слух о твоем приближении достиг ушей последнего нищего, а то, что знает последний нищий, знают все! И все, от мала до велика, испытывают настоятельное желание приветствовать тебя!
— Ага…
— Большой город, — вежливо сказал Гиви, глядя на голубые и позолоченные купола, поднимавшиеся из-за городской стены.
— Город? — переспросил его спутник, — о нет, Ирам не город! Ирам — это целый мир!
Ворота, сверкнув на солнце медной оковкой, распахнулись, и под радостные крики, войско въехало под белые своды.
Гиви озирался по сторонам. Низкие домики из обожженной глины чередовались с башнями светлого камня, в прохладных переулках крыши смыкались, образуя арки и изящные своды, кованые решетки так переплелись с виноградной лозой, что порой было трудно отличить одно от другого. И везде, везде были люди — они стояли на балконах, высовывались из окон, свисали с плоских крыш… Воздух вскипал от радостных криков.
И все это — шум и радость, и восхищение — предназначалось им. То есть в основном Шендеровичу, но частично и ему, Гиви.
Гиви боролся с желанием слезть с верблюда и укрыться в какой-нибудь прохладной норе — он чувствовал себя самозванцем.
А Шендерович — нет!
Напротив, он продолжал доброжелательно кивать, озирая свои владения.
По обеим сторонам дороги вознеслись к небу белые и золотые столпы, розы сыпались под ноги Аль-Багум. Эмир, чуть пришпорив жеребца, оказался бок о бок с Шендеровичем.
— А вот и твой дворец, о, Лунный рог! — произнес он, вытянув руку по направлению к возвышающемуся над крышами куполу.
— Э… — несколько ошарашено проследил взглядом Шендерович, потом вновь милостиво кивнул, — неплохо.
— Неплохо, услада мира? Это лучший дворец под небом! Лучшие зодчие трудились над ним! Ты когда-нибудь видел такой купол? Погляди на этот узор — из звезд, выложенных голубыми, бирюзовыми, белыми и черными изразцами, соткан он, причем каждая из звезд различима сама по себе, но в то же время они связаны между собой неизъяснимым образом. А вершина купола открыта так, что днем — небо, а ночью — звезды отражаются в бассейне в центре медресы. А вон ту стройную башню видишь? Именно из нее звездозаконник следит за ходом ночных светил!
— Я и говорю, — неплохо, — упрямо повторил Шендерович, — верно, Гиви?
— Для истинно мудрого, — угрюмо подтвердил несколько встревоженный Гиви, — и скромная хижина — дворец, ежели в ней тебя принимают с открытым сердцем.
— Сам Сулейман, не иначе, у тебя в везирях! — восхитился эмир.
Еще одна стена выросла перед ними, белая, как сахар, сверкающая на солнце — на сей раз ворота, ведущие внутрь, были окованы серебром, с башен слышалась перекличка часовых…
Дворцовые ворота распахнулись под согласный рев труб, стражники склонили копья и кавалькада въехала на дворцовую площадь, мощенную все тем же белым сахарным камнем. Гиви невольно зажмурился, потом не вытерпел и открыл глаза. Дворец высился впереди, точно драгоценная шкатулка, из нее, точно летучее конфетти, выпархивали придворные…
Юноши в белом бросились к въезжающим и подхватили под уздцы усталых животных.
Гиви уже перенес ногу через седло, не чая оказаться на твердой почве, поскольку отбитые верблюдом ягодицы невыносимо ныли, но наткнулся на стальной взор Шендеровича.
— Сиди, — сказал Шендерович сквозь зубы.
Сам он продолжал возвышаться на Аль-Багум, неподвижный, точно каменная статуя.
Эмир покосился на него, потом сделал незаметный знак рукой.
Еще несколько человек выбежали навстречу, по пути устилая коврами аккуратно пригнанную брусчатку дворцовой площади. Лестницы дворца расцвели кошенилью и индиго, ковры отливали на солнце точно крылья бабочки.