Решили отложить дело до утра.
А вечером предстал пред Сулейманом Беная, сын Иегодиады. Коварное дело, говорит, задумал Азаил, о, царь времен! Мутит он людей! Ходит меж везирей, говорит, мол, хвалится Сулейман своей мудростью, а не так уж мудр — такого простого дела рассудить не может. Нет больше у царя мудрости. А без мудрости — какой он царь? Как он рассудит теперь тяжущихся? Беда пришла в город, нет больше справедливости! Что делать, о, царь времен!
— Ладно, не тревожься, завтра дам ответ — говорит Сулейман.
А у самого сердце замирает.
Вот ровно в полночь пошел он во храм, пал на лицо свое, и воззвал к Господу:
— Владыка мира! Открывшись мне в Гаваоне, не ты ли сказал — прости, что дать тебе? Не просил я тогда ни серебра, ни золота, одну лишь мудрость просил, чтоб судить людей правдиво. Неужто теперь откажешь мне в своем даре? Неужто допустишь, чтоб торжествовал неправедный?
Сказал — и слышит Глас Божий, сильнее грома, мягче дуновения ветерка:
— Просвещу тебя. Ступай, а как солнце взойдет, выйди из дворца и обратись к первому встречному. Все тебе будет по слову Моему.
Обрадовался Сулейман, пошел во дворец, да и заснул с легким сердцем. А чуть свет встал, и пошел в поле. Ветром легким потянуло, запели птицы, никого поблизости… ждет Сулейман. Слышит — кто-то песню поет. И голос такой звонкий — словно жаворонок сыплет свои трели с небес! Смотрит, идет по дороге девушка, совсем еще юная — ни красоты, ни стати… Смуглая, хрупкая, точно цветок полевой. Идет, кувшин несет, песню поет.
И это, думает Сулейман, источник моей мудрости?
Однако ж, делать нечего. Подходит к ней, кланяется, однако ж себя не называет.
— Чем помочь тебе, — спрашивает, — о, девушка?
— Ничем, — отвечает девушка, — все у меня есть. Сыр овечий, оливы и смоквы, и небо над головой и виноградник в саду. Вот, разве камень отвали от колодца! Ибо нечем мне поить моих овечек.
Отвалил Сулейман камень, наполнила она кувшин, и говорит тогда Сулейман.
— Я помог тебе, о, девушка, помоги и ты мне! Не поможешь ли ты мне разгадать одну загадку?
— Братья мои зовут меня дурочкой, — смеется девушка, — а все ж говори свою загадку! Одна голова хорошо, а две — лучше.
— Кстати, — говорит Сулейман, — насчет голов! Жил некогда в земле Тевель двуглавый человек…
И рассказал ей всю историю.
— Ой! — говорит девушка, — да это ж проще простого!
— Что ты нашла простого там, где сам царь Сулейман испытал затруднения, о, девушка? — несколько раздраженно говорит Сулейман.
— Да ты послушай, — говорит девушка.
И поведала она ему, как можно разрешить это дело.
И понял Сулейман — то, что говорит ему девушка, истинно и верно.
И пришел он в радость великую, и засмеялся, и сказал:
— Чем тебя наградить, о, девица? Хочешь, золотом осыплю, хочешь, серебром? Хочешь, камнями драгоценными! С головы до маленьких твоих запыленных ножек осыплю! Погреба дома твоего наполню заморскими винами, и сосудами с душистыми смолами, амброй и ладаном, маслом и миррой.
Девушка смеется.
— Или ты сам царь Сулейман, что сулишь такие богатства? Хватит и того, что ты помог мне наполнить водою вот этот кувшин. А хочешь, помоги мне донести его до дома!
И, когда наступило утро, оно застало царя времен Сулеймана у скромного дома неведомой девушки. Поклонился он ее рослым братьям, которые как раз собирались гнать овец на пастбища, наполнил поильницу, попрощался с мудрой девушкой и заспешил в диван. Успел только крикнуть:
— Как зовут тебя, мудрейшая из дев?
— Суламитой меня прозвали отец и мать мои, — ответила девушка.
И с этим ответом царь Сулейман пошел во дворец.
А в диване уже народу собралось видимо-невидимо. И все войско, подстрекаемое Азаилом, стояло на площади, с копьями и щитами, блистающими на солнце, дабы услышать, так ли справедлив справедливый царь. И все горожане, побросав свои дела, собрались у дворца, чтобы выслушать решение, которое выкрикнут глашатаи. И шум стоял такой, точно под окнами сулейманова дворца волновалось море. И тогда вошел Сулейман в диван и вошел на свой престол, украшенный львом и ягненком, и ястребом, и голубкой, и повелел вскипятить воду и налить ее, горячую, в узкогорлый кувшин с изогнутым носиком.
Вскипятили воду, налили ее в кувшин и принесли в диван.
Тогда Сулейман вновь привести двуглавого человека и одноглавых братьев его.
Привели их.
— Вот, — сказал Сулейман, — сделаем испытание. Если у этого человека одна его голова воспринимает и чувствует то, что происходит с другой его головой, тогда он должен быть сочтен за одного человека. Если же нет — тогда это два отдельных человека. А теперь лейте воду на одну из его голов!
Взяли кувшин, да и вылили немного воды на макушку левой головы.
— Государь! Государь! — завопили обе головы сразу, — нам больно! Мы умираем!
— Одна доля наследства полагается ему, — сказал тогда царь Сулейман, — по праву и по справедливости, ибо это один и тот же человек.
И когда огласили приговор, ликованием преисполнились придворные в диване, и войско Сулеймана начало стучать копями о щиты, выражая тем свою радость, и люди на дворцовой площади кричали: «Воистину велик Сулейман, царь народов!».
И все хвалили мудрость царя Сулеймана.
Один только Азаил был мрачен
— Не иначе как кто подсказал тебе отгадку, — сказал он.
— Господь мой был со мною, — ответствовал Сулейман.
А в полдень собрал он богатые дары и пять повозок с маслом и миррой, и шестьдесят сиклей серебра и пять белых волов с вызолоченными рогами, и сел на лучшего своего коня в золотой попоне и серебряной сбруе и поехал во главе поезда к дому отца и матери Суламиты. И когда увидела все это Суламита, то всплеснула она руками, и от смущения убежала в дом. Но доверенные женщины вошли туда и убрали ее лучшими шелками и умастили душистыми маслами и заплели ей косы и вывели ее, и поставили перед царем Сулейманом. И взял ее Сулейман за руку и поставил перед людьми. И стала она, смущенная, сияющая, как нарцисс Сарона, чиста и благоухающая, подобно лилии долин… и посадил ее Сулейман в повозку под алым балдахином и велел трубить в серебряные трубы, и осыпать повозку розами, и так доставили ее во дворец, и стала она сотой женой царя Сулеймана, самой любимой, самой мудрой. И все радовались, и пировали три дня и три ночи, и площадь перед дворцом была усыпана зерном и лепестками роз, и только Азаил был мрачен.