— И если ты хоть заикнешься о них…
— Я понимаю.
— Хорошо. Я так и думал, что это все-таки не люди, — горько сказал он, подсаживая меня в седло. — У них нет чести.
* * *
Когда старшие запретили мне бывать в становище Звездных Людей, я сказала — не больно-то и хотелось, но на самом деле ощущала странную пустоту внутри, словно мир лишился какой-то доли своих чудес. Я вернулась к своим занятиям у Хранителя — тот малый, что прислуживал ему (у него даже имени не было, только прозвище) встретился мне по дороге наверх и, увидев меня, кинулся прочь с такой скоростью, словно у меня выросла вторая голова. Он всегда был с придурью, и я особенно не удивилась, но на всякий случай спросила у Хранителя — что это на него нашло?
— Про Звездных Людей теперь ходят всякие слухи, — неохотно ответил он, — сама знаешь, как оно бывает.
— А раз я навещала их, то и со мной не все в порядке, так?
— Да, — сказал он, — в общем, так. Ты должна быть осторожней.
— Я и так осторожна. Что я еще могу делать?
— Да, — вздохнул он, — вот оно как все обернулось. Впрочем, этого можно было ожидать.
— Чего? Что они поладят с кочевыми?
— Они стараются поладить со всеми, — ответил он, — в том-то и беда. И верят всему, что им говорят, — особенно тому, что они сами хотят услышать.
Он грустно покачал головой. Я спросила:
— Отец, у них есть такой Небесный Глаз… он видит очень далеко. Так мы видели стойбище кочевых — они как раз туда направлялись, чтобы договориться о встрече. Там что-то творилось такое… Груда мертвых тел…
— Кочевники умеют переговариваться на расстоянии не хуже твоих Звездных Людей, ты знала? — спросил он. — Правда, при помощи огней и дыма, но какая разница? Видно, пленным удалось известить вождей, что они направляются в стойбище.
— И что?
— Кочевые зверски калечат своих рабов. Невыносимое зрелище для непривычного человека — я так полагаю, им не хотелось, чтобы Звездные Люди увидели это. Иначе они отнеслись бы к своим новым союзникам совсем иначе, понимаешь?
— И потому до приезда Звездных Людей они их всех убили?
— Да.
— Они и впрямь звери. Он сказал:
— Вовсе нет. Нам их уклад может показаться диким, но это все же уклад. Что такое честь они понимают не хуже нашего. Но обмануть чужака у них не считается зазорным.
— Так они сумели обвести Звездных Людей вокруг пальца…
— Ну да. Ведь для Звездных Людей, я думаю, нет разницы между ими и нами. Они просто ищут кого-то, кому бы они могли передать свои знания — как я тебе. Им показалось, они выбрали достойнейшего.
— Вот этих?
Он вздохнул.
— Черным был тот день, когда они спустились с неба. Потому что они и впрямь не понимают ни законов чести, ни обычаев. Перемены расходятся от них, как круги по воде. Мы терпели набеги кочевых веками, да и вражда между Домами случалась, но мир от этого не менялся — теперь все будет иначе. Ты думаешь, если бы они выгнали кочевых и приласкали наших, или любой другой Дом, было бы лучше?
— Разве нет?
— Нет, — сухо сказал он. — Так или иначе, это гибель.
Он помолчал, потом устало добавил:
— Я сказал, тебе надо быть осторожней. Я это и сейчас готов повторить. Боюсь, раз начав что-то, остановиться уже нельзя, как бы этого не хотели старшие. И нас еще ждут испытания. А я уже слишком стар, чтобы успеть обучить еще одного ученика.
— Да, — ответила я, — я постараюсь.
* * *
Становище Звездных Людей, понятное дело, никуда не делось: если посмотреть в сторону моря с вершины холма, видно было, как по ночам над ним дрожит и переливается слабое зарево, отражаясь в низком небе, но это уже не имело никакого значения — наши ни разу не упоминали о нем, как будто его и не существовало никогда. Поначалу все же мне казалось странным, что по утрам не нужно никуда торопиться, но постепенно о комнате с экраном осталась лишь смутная память, похожая на сон. словно все дни, проведенные там, слились в один долгий, нескончаемый день. Тем более, что вскоре мне, как и всем остальным, стало не до того.
Ранняя сухая весна сменилась таким же ранним летом, сухим и горячим — ждали дождя, но его все не было, хотя солнце еле проглядывало в дымной мути небес; ручей, протекавший неподалеку от Домов, оскудевал, а потом и совсем иссяк, ворот колодца скрипел, точно стонало раненое животное, а вскоре по ночам уже нельзя было различить и местонахождение Звездного Поселения; багровое зарево широко раскинулось у дальнего края земли, подсвечивая небо. Степи горели, и молоко у коз высыхало в сосцах. Все узлы, какие были, развязали, все сети и силки расплели, чтобы открыть дорогу влажным ветрам с моря и женщины больше не подвязывали волосы и не заплетали кос. Но ветер шел не из моря, а из степи — сухой, горячий — и приносил с собой запахи пыли и пепла. Мы, младшие, искали лягушек, чтобы полить их водой — у лягушек с дождем хорошие отношения, — но лягушки куда-то попрятались, а может, и померли — порою мы находили их высохшие тельца, сплющенные, точно сухие листья. Одни лишь ящерицы все еще грелись на раскаленных камнях, но потом и они куда-то исчезли.
Порою я гадала — испытывают ли Звездные Люди ту же нужду в воде; раньше ее там было хоть залейся, но спросить у них об этом я не могла. А у нас уже начали умирать младенцы — их высохшие, точно тельца лягушек, трупики выкладывали у Закатной скалы, чтобы те силы, что насылают ветер с моря, увидели плоды своего бездействия. Но, они, похоже, и смотреть в нашу сторону не хотели.
Тогда пришлось закопать Дрофу.
Я полагаю, потому, что ее все уважали — какой смысл проделывать это с тем, кого не жалко — те силы, что насылают дождь, нельзя обмануть, а сейчас они и вовсе стали беспощадными.
В сухой земле вырыли яму — начали рыть на рассвете, а закончили только к вечеру, потому что каменистая спекшаяся земля поддавалась с трудом. На следующее утро, чтобы небо видело, ее подвели к яме — она едва передвигалась на отекших ногах; к тому времени мало кто мог свободно двигаться, особенно из старших, и, опустив ее туда, засыпали сухой землей — лишь голова торчала наружу. Солнце поднималось все выше, и от Закатной скалы несло нестерпимым зловонием; зеленые мухи облепили крохотные трупики, которые так и не убрали. Остальные женщины уселись вокруг ямы и стали громко выть — они выли, обращая лица к небу, может, если оно отказывается смотреть на нас, то, по крайней мере, услышит.
Так они выли целый день, до позднего вечера и под конец совсем охрипли — их резкие пронзительные голоса теперь походили на крики чаек, что порой залетали сюда, заносимые благословенными ветрами с моря.
Когда последние полосы заката погасли в раскаленном небе, они разошлись — скорее, расползлись, оставив Дрофу в одиночестве. Я не в счет — я спряталась за грудой камней у входа в Дом, но, даже если кто и заметил, прогонять меня не стали. Настоящая, полная ночь так и не наступила — на всем, на сухой траве, на камнях лежал багровый отсвет дальнего пожара, и я могла видеть, как она осталась там — ее голова торчала из земли, как чудовищный гриб-дождевик и даже отсюда было заметно, что за день она совсем поседела.