Монастырский двор окутывала ночная мгла, но в бледном лунном свете все же было видно, что через вымощенный булыжником двор к воротам стремглав мчится женщина в чем-то белом, а потом обеими руками вцепляется в тяжелую перекладину мощного засова, пытаясь его отодвинуть. За женщиной в белом гнались три монахини, а из привратницкой ей наперерез выскочила могучая сторожиха и схватила ее за руки; однако беглянка не сдавалась и все цеплялась, как кошка, за деревянную перекладину.
Но вот монахини настигли ее, и Лука снова услышал тот же пронзительный вопль; беглянка все продолжала отчаянно кричать, но под тяжестью навалившихся на нее тел колени ее подкосились, и она упала на землю. Лука мгновенно натянул штаны и сапоги, набросил прямо на голые плечи плащ и стрелой вылетел из своей спальни во двор, на ходу пряча кинжал в ножны, заткнутые за голенище сапога, и стараясь держаться густой тени, отбрасываемой зданием аббатства, чтобы монахини его не заметили. Он хотел подобраться к ним как можно ближе и непременно рассмотреть их лица в призрачном свете луны, чтобы при следующей встрече иметь возможность узнать их.
Привратница подняла факел повыше, светя монахиням; они подняли женщину в белом с земли и куда-то ее понесли; две из них поддерживали ее за плечи, а третья – за ноги. Когда ее проносили мимо Луки, он прямо-таки вжался в спасительную тень какого-то темного дверного проема, и его не заметили, хотя прошли совсем близко, и ему было хорошо слышно, как тяжело они дышат; по лицу женщины в белом текли слезы.
Зрелище было в высшей степени странное. Лука обратил внимание на то, что, когда монахини подняли беглянку с земли, одна ее рука упала и повисла совершенно безжизненно: женщина явно была без сознания. Видимо, чувств она лишилась уже в тот момент, когда ее оторвали от запертых ворот. Голова ее бессильно запрокинулась назад, тонкие кружева ночной сорочки и полы длинного капота волочились в пыли. Впрочем, на обычный обморок это было как-то не очень похоже. Казалось, девушка уже простилась с жизнью – глаза закрыты, юное лицо безмятежно, – и тут Лука вдруг заметил такое, что, не сдержавшись, охнул. На безжизненно свисавшей почти до земли руке девушки была отчетливо видна сквозная рана в ладони, откуда обильно сочилась кровь! Вторую руку заботливо приподняли и уложили вдоль тела, но Лука все же сумел увидеть, что и под ней на капоте расплывается кровавое пятно. Господи, да у нее же руки распятой! Лука похолодел от ужаса, но заставил себя остаться на месте, по-прежнему скрываясь в глубокой тени. Он был не в силах отвести взор от этих странных и страшных ран, а потом обратил внимание и на кое-что еще, произведшее на него не менее жуткое впечатление.
У всех трех монахинь, которые несли бесчувственную беглянку, на лицах было выражение восторженной безмятежности. Когда они, шаркая ногами, проходили мимо него со своей обмякшей, истекающей кровью ношей, он отчетливо видел, что на устах у них сияют легкие улыбки, словно они испытывают некую тайную радость.
Но самое главное – глаза у всех трех тоже были закрыты, как и у потерявшей сознание девушки!
Лука выждал, пока они, словно лунатики с закрытыми глазами, пройдут мимо него – казалось, они несут не человека, а плащаницу, – и вернулся в свою комнату; там он опустился на колени возле постели и стал истово молиться, прося Бога даровать ему достаточно мудрости и терпения и помочь побороть сомнения в собственных силах, дабы он мог раскрыть те злодеяния, что, безусловно, творились в этой святой обители.
* * *
Лука все еще горячо молился, преклонив колена, когда в дверь к нему постучался Фрейзе. Он принес кувшин горячей воды для умывания, ибо рассвет уже наступил и колокол звонил к заутрене.
– Я подумал, что ты тоже захочешь пойти к мессе.
– Да, конечно. – Лука неловко поднялся с колен, перекрестился и поцеловал крест, который всегда носил на груди – этот крест ему подарила мать на четырнадцатилетие; в тот день он видел ее в последний раз.
– Гнусные вещи тут творятся! – зловещим тоном сказал Фрейзе, плеснув воды в тазик и кладя рядом кусок чистой ткани.
Лука обмыл лицо и руки водой, потом сказал:
– Знаю. Господь свидетель, я уже и сам кое-что видел. А что слышал ты?
– Говорят, тут лунатики во сне ходят, а у монахинь всякие видения случаются, и они, бедняжки, по всем праздничным дням постятся так, что прямо голодом себя морят, а потом в обморок прямо в церкви падают. Кто-то вроде бы огни в небесах видит, наподобие той звезды, что волхвам показалась, а некоторым вдруг захотелось отправиться в Вифлеем, и их пришлось удерживать силой и изолировать от других. И деревенские, и слуги из замка считают, что тут все умом тронулись. Что все аббатство поражено безумием и несчастные монахини последний рассудок теряют.
Лука покачал головой.
– Одним святым ведомо, что тут происходит. А ты ночью никаких криков не слышал?
– Спаси нас, Господи, и помилуй! Нет. Я же на кухне спал, так что только громкий храп и слышал. Но поварихи в один голос утверждают, что папе пора бы отправить сюда одного из своих епископов, чтобы он провел тут расследование и весь монастырь заново освятил. Они уверены, что тут сам Сатана бродит. И только папа римский может нужного человека прислать и все выяснить.
– Он уже его прислал! И ты прекрасно знаешь, что это мне приказано провести здесь расследование! – рассердился Лука. – И я его проведу! Я выясню, что тут происходит, и предам виновных в руки правосудия.
– Ну конечно, я и не сомневаюсь, что ты это сделаешь! – подбодрил его Фрейзе. – А молодость твоя тут совершенно никакого значения не имеет!
– Вот именно! Это никакого значения не имеет! Имеет значение только то, что вести расследование поручено мне.
– Тогда, пожалуй, лучше начни прямо со здешней аббатисы. Она, кстати, совсем недавно тут появилась.
– Почему именно с нее?
– Потому что все и началось сразу после ее прибытия.
– Вот еще, не стану я всякие кухонные сплетни слушать! – высокомерно заявил Лука. Он вытер лицо и руки и швырнул полотенце Фрейзе. – Я сам проведу настоящее расследование – с вызовом свидетелей, с клятвой на Библии. Да, прежде чем давать свидетельские показания, все они будут клясться на Библии. Ибо я прислан сюда самим папой римским, и пусть каждый здесь помнит об этом. И особенно те, кому полагается мне помогать и прислуживать, а также всемерно поддерживать мою репутацию.
– Господи, да разве ж я ее не поддерживаю! Разве ж я не знаю, что ты назначен самим папой! И ты, разумеется, проведешь настоящее расследование! Ты – мой господин, и я никогда об этом не забываю. Но для меня ты все еще мой маленький господин. – Фрейзе встряхнул льняную рубаху Луки и подал ему рясу послушника, которую Лука всегда подпоясывал довольно туго и старался подтянуть повыше, чтобы не мешала при ходьбе, поскольку походка у него была мальчишески размашистая. Затем Лука опоясался коротким мечом, прикрыв его сверху рясой – ему не хотелось, чтобы меч был всем заметен.