— Геночка, — ноет Дюша, — пошли. Я домой хочу!
— Дюша, — говорит Генка, — если тебе еще хоть раз какой-нибудь урод предложит сыграть в ролевую игру…
— А если по Буджолд?
— Я тебе дам Буджолд!
— Но это же безопасно. Просто космическая опера! Там главный герой калека, совершеннейший чмо, но с могучим интеллектом…
— Дюша, — говорит Генка, показывая ему кулак, — ты это видел?
На горизонте за трубами проступает краешек багрового, как Ородруин, солнца.
* * *
Преподаватель мертвых языков, профессор Леонид Преображенский отложил версию перевода древнеегипетского текста «Разговор разочарованного со своей душой» и вздохнул. Ничего не меняется под этим небом. И в плодородной долине Нила, и на выжженных солнцем камнях Ниневии, и в красной земле Иордана время от времени какое-то двуногое существо, с плоскими ногтями и без перьев, достаточно состоятельное, чтобы иметь свободное время на размышления и достаточно грамотное, чтобы эти размышления записать, садится и пишет, что, мол, все суета сует и всяческая суета… И, мол, к чему трепыхаться, когда все одно известно, чем оно закончится? И вообще — на фиг все это надо?
— Леня, тебя к телефону, — шепотом сказала ученый секретарь Софочка. И поправила прическу — Преображенский ей все еще нравился.
— Кто? — перед глазами Преображенского замерцала и погасла красная пустыня.
За окном в пустынном дворике чахло одинокое пыльное дерево.
— Твоя, — поджала губы Софочка. То, что Преображенский в конце концов женился не на ней, она до сих пор считала досадным и поправимым недоразумением. Женщины вообще склонны обманываться.
— Мурзик? — донеслось из трубки.
И вот, чтобы услышать такое, люди и женятся? — вздохнул профессор Преображенский — или они женятся, чтобы не иметь времени на подумать…
А вслух сказал:
— Да, дорогая…
— Что так долго? Опять девицу какую-нибудь консультируешь?
— Господь с тобой, Софочка же подошла.
— Вот именно. Так ты не забудь купить хлеб и йогурт. Только нежирный, у тебя опять вчера печень болела…
Печень у профессора Преображенского болела потому, что дипломники затащили его попить пива на бульварчик… Но особенно распространяться на эту тему он не стал.
— Хорошо, солнышко.
— И поскорее — як косметичке записалась.
— Хорошо, солнышко. Уже иду.
Он затолкал ксерокопии в разбухший портфель и направился к выходу.
— Леня! — окликнула Софочка, — Куда? Ведь ждут же!
— Кто? — растерянно переспросил Преображенский.
— Девица какая-то. Я ей лингафонную открыла. Я ж полчаса назад тебе говорила, ты сказал, ладно, пусть посидит.
— Правда? — удивился Преображенский, — я так сказал?
— Леня, ты что, совсем заработался?
Профессор Преображенский вздохнул, рассеянно помахал рукой Софочке и направился в лингафонную.
Преображенский не строил иллюзий — институт во многом был обязан своему процветанию бледным девушкам, которых томили смутные желания погрузиться в нечто неизъяснимое и возвышенное. Впрочем, в последнее время, думал он, глядя на ее тревожно сдвинутые бровки, среди бледненьких, сутулых, все чаще стали попадаться румяные, цветущие, с чистой кожей и хорошими зубами. Это было странно, поскольку казалось нарушением привычного порядка вещей.
— Слушаю вас, — вежливо сказал профессор, еще не достигший того безопасного возраста, когда к незнакомой девице можно обратиться «дорогая».
— Дико извиняюсь, — сказала девушка без тени застенчивости в голосе, — но мне сказали, вы круче всех тут сечете… То есть вы самый крупный специалист по древним языкам, да?
— Безусловно нет, — честно сказал профессор, — есть еще академик Вознесенский, но он сидит в Брюгге.
— Вот именно, — согласилась девушка, — меня к вам адекватно направили. Не знаете, где достать самоучитель эльфийского?
— Эльфийского? — палец профессора потянулся к переносице поправить несуществующее пенсне, которое он сроду не носил.
— Ну да, я понимаю, их как бы и нет, таких самоучителей — то есть в советское время была такая рекомендация сверху считать, что их нет, но сейчас-то архивы рассекречены…
— Да вы что? — удивился профессор, — с ума сошли?
— Ну не самоучитель, пару-другую разговорников? Может, русско-эльфийских нет, но там англо…
— Какие разговорники, голубушка? — удивился профессор, — слушайте, где вы вообще учитесь?
— В Строгановке, — сказала девушка.
— Ну, тогда понятно…
— Послушайте, — тихо сказала девушка, теребя кельтский крест на шнурке, — если вы думаете, что… мне можно… я никому не скажу…
— Не скажете — что? — удивился профессор.
— Ну, что вы со мной — эльфийский. Если это запрещено…
— Почему запрещено? — вспыхнул профессор, — почему запрещено! Не в этом дело.
Он вздохнул, поймав себя на том, что нервно барабанит пальцами по портфелю.
— Деточка, ну что вам такое в голову взбрело, — сказал он тихо. — Вы этим давно занимаетесь?
— Ну да… боле-мене.
— Ну, так вы должны не хуже меня знать, что эльфийский -мертвый язык. Вы когда-нибудь видели русско-аккадский разговорник? Или самоучитель? Нет? Совершенно естественно!
— Тогда — как же? — растерялась девушка, — я хотела освоить…
— Освоить? — профессор поджал губы, — ну… если честно… были такие списки… семнадцатого века… но их на руки не выдают… Приходите ко мне… домой… ну, скажем, в семнадцать тридцать. Я вам запишу адрес. Жена как раз будет у парикмахера, это часа два-три как минимум, и мы сможем без свидетелей… Только помните — никому!
— Естественно, — сказала девушка. [Вроде бы в крупнейших вузах Великобритании действительно ввели курс эльфийского. Так что будут нам самоучители.]
НЕ КОНЕЦ