Я выложил фрукты на стол в кухне и проверил, не оставил ли я на виду что-нибудь этакое… В быту мы не слишком пересекаемся – официальные приемы не в счет, – и оно, пожалуй, к лучшему. Давно прошло то время, когда мажоры ходили в народ… нелегко же им, бедным, приходилось.
В ванной шумела вода.
– Там полотенце в полосочку, – крикнул я ему. – Оно чистое. Только сегодня повесил.
Себастиан осторожно выглянул из ванной.
– У вас все как у нас, – сказал он, – ну, почти все.
Я неуверенно хмыкнул.
– Кино, что ли, не смотришь? Или там сериалы по телику?
– Ты про второй канал? – Он покачал головой. – Родитель не любит. Говорит, там одна сплошная пошлятина.
– Может, по-своему он и прав.
Он нервно оглянулся, решил, что все в порядке, и неловко уместился за столом.
– Вот ты скажи, – обратился он ко мне, одновременно очищая банан, – ты ведь встроился в систему. Живешь в Верхнем Городе. Неужто ты всем доволен?
– Почему? – устало сказал я. – Найди мне идиота, который всем доволен.
– Но если ты понимаешь, что что-то не так… что надо менять…
– А ты, выходит, знаешь, как надо? – спросил я. – И меня, пожалуйста, не приплетай.
– А зачем в Нижний ходил?
– Попросили.
Ким теперь мне по гроб жизни… надо же, так подставить человека!.
– Когда я был маленький, – оживленно разглагольствовал Себастиан, – мне казалось, что все так и надо. Люди на своем месте, мы, гранды, на своем. Но ведь это же не так, правда, Лесь?
– Не знаю, – устало сказал я, – это, знаешь ли, проходит… и с возрастом опять кажется, что так и надо. Шел бы ты лучше спать, малый. Тебе что-то нужно?
Я поймал себя на том, что обращаюсь к нему как к парню… почему-то мы всегда норовим приписать им мужской род. Может, потому, что у нас, у людей, власть всегда ассоциировалась с мужественностью? Они, кажется, и сами это ощущают – недаром же присваивают себе мужские имена.
– Нет, – сказал Себастиан, – ничего не надо. Немножко неудобно будет, но ничего.
Он неловко поднялся, чуть не опрокинув табурет, и отправился в детскую. Я подождал, пока за ним не захлопнется дверь, и начал наконец копаться в холодильнике в поисках съестного. Вальки нет, и холодильник пустой, подумал я.
Валька была.
Она стояла в дверях, угрожающе уперев руки в бока.
Я не слышал, как она вошла. Небось теща накрутила, подумал я. Она как-то умудрялась будить в Вальке худшие черты характера… вот и сейчас – должно быть, ее и впрямь обуял один из этих ее приступов ревности, и она решила нагрянуть с полуночной инспекцией. Чтоб уж наверняка.
Я растерянно сказал:
– Привет.
– Привет, – холодно отозвалась она. – Ты, похоже, не один?
– Вовсе нет, – торопливо ответил я, – во всяком случае…
– Как же. – Она мрачно усмехнулась, окинув меня презрительным взглядом. – Так я и поверила…
Я уже понял, к чему все идет, и встал, чтобы преградить ей дорогу, но она развернулась на каблуках и решительным шагом направилась в спальню. И тут же наткнулась на Себастиана, который, высунув голову в коридор, с интересом наблюдал за развитием событий.
– Вот так-так! – брезгливо произнесла Валька.
– Погоди, – торопливо сказал я, – сейчас я тебе все…
Но она уже отодвинула меня и решительным шагом двинулась в комнату. На миг она замерла, потом обернулась ко мне – лицо ее перекосила гримаса отвращения.
– Значит, пока я там твоему сыну сопли утираю, ты вот что… – Горло у нее перехватило, и оттого голос звучал устрашающе. – Ах ты… мерзавец, подонок, извращенец поганый…
– Ты совсем не…
– С мажорами он балуется!. Господи, уж лучше бы ты бабу привел…
– Но это…
Но она уже закусила удила:
– Мерзавец! – Она заплакала так, что плечи затряслись. – Ах, какой же ты мерзавец! Подонок!
– Валечка, но это же совсем не…
Тут вмешался этот идиот:
– Послушайте, я только хотел…
Тут Валька развернулась и изо всех сил вмазала мне по морде. Пока я очумело мотал головой, она развернулась и выскочила в коридор, я слышал, как простучали, сбегая по лестнице, каблучки. Я оттолкнул неуверенно топтавшегося в прихожей Себастиана и выбежал наружу – как раз вовремя, чтобы увидеть, как мигнули сигнальные огни отъезжающей от подъезда машины. Какое-то время я бежал за ней, размахивая руками, потом развернулся и побрел обратно.
Себастиан все еще стоял в коридоре.
– Уехала? – сочувственно спросил он.
– А то… – устало ответил я.
– Лесь, – нерешительно сказал он, – мне очень жаль, я…
– Вон отсюда! – Я устало вздохнул и прикрыл глаза. – Демократ недорезанный.
* * *
Киму я позвонил рано утром – тот сразу взял трубку, видно, полночи провел на ногах. Неужто и впрямь из-за кота этого?
– Ну что? – спросил он торопливо.
– А пропади ты пропадом!
Он понял правильно.
– Ох, спасибо, Лесь. Я тебе по гроб жизни…
– Это уж точно, – кисло сказал я. – Слушай, мне на службу… Давай у Золотых Ворот.
– Я уже, – булькнула трубка, – уже иду.
Вечером поеду в Осокорки, подумал я, может, к вечеру она отойдет.
Пакетик я засунул в корешок «Объединенной истории» – тоже мне конспирация. Заглянул в зеркало в коридоре и очень себе не понравился. Все… больше никто у меня ни о чем просить не будет! То есть… всем буду отказывать.
Опорные бревна ворот истлели в незапамятные времена и были заменены декоративными бетонными брусами – кажется, горбуновский проект… Чудовищная получилась конструкция, но Городской Совет утвердил. Ничего удивительного, там почти сплошь мажоры сидят. Рядом громоздился памятник князю Василию – крылья у национального героя были раза в два мощнее нормальных – художественное преувеличение. Вот так Горбунов и пролез наверх – он им на парадных портретах крылья подрисовывал… вроде чуть-чуть, а все равно совсем по-другому смотрится. У них, у мажоров, свои комплексы.
Ким уже топтался рядом с Василием – никакого сравнения! Да, жалок человек!
Я протянул ему «Объединенную историю».
– Возьми… почитай.
– Ох, спасибо, Лесь, – повторил он. Потом нерешительно добавил: – Сколько с меня?
– Век не расплатишься, дурень.
– Ну все-таки, сколько?
Я назвал цифру.
Он помолчал, потом робко проговорил: