Гарик опустил боковое стекло и высунулся наружу, но патрульные уже расступились, увидев номера.
– Куда теперь? – спросил он, выруливая на середину горбатой мостовой.
– К «Човену».
– А. – Он укоризненно покачал головой. – Опять этот Себастиан.
– Да ни при чем тут Себастиан. Он и не знал ничего.
– Надо же, – проговорил Гарик недоверчиво.
Улочка была слишком узкой, чтобы шикарный автомобиль Гарика мог протиснуться, – мы оставили машину на углу.
Только бы она была жива! Говорят, Шевчук чудотворец, замечательный врач, но он же не всесилен.
У двери, ведущей в галерею, мы остановились.
На улице было пусто – она всегда не была особенно оживленной, но сейчас даже окна закрыты наглухо. Занавески повсюду задернуты.
– Ну? – сказал Гарик.
Я молчал.
Дверь в галерею была заперта, и на замке красовалась большая сургучная печать.
* * *
– Они успели раньше, – сказал я уныло, – люди Аскольда.
– Похоже на то. – Голос Гарика звучал невыразительно.
Я ударил ладонью по двери. Деревяная панель отозвалась мягким гулом.
– Шевчук… Бучко… они же всех уничтожат! Аскольду не нужны свидетели!
Гарик вздохнул.
– Лесь, – сказал он в этой своей дурацкой манере; терпеливо, точно ребенку, – ты же понимаешь… у меня нет никаких оснований ни в чем обвинять Аскольда.
Он поглядел на меня своими сплошь темными глазами.
– Особенно учитывая обстоятельства.
Я молчал. Сначала этот дурачок Себастиан. Потом я сам. Вовлекли в свои игры ни в чем не повинных людей.
– Может, – я перевел дыхание, – может, Шевчук успел… Он тут живет… рядом.
Гарик дернул крылом.
– У меня мало времени, Лесь.
– Говорю, это совсем рядом.
Здесь, на Петра-реформатора, тоже было тихо – но по-другому, по-обыденному тихо; из канализационного люка верещал сверчок, худая кошка вышла из-за угла, потерлась о мою ногу, но, увидев Гарика, тихо мяукнула и скользнула прочь.
На стук вышла женщина – молодая, моложе Вальки, в грязном халате, который не сходился на животе – она была беременна, и беременна заметно. Она мрачно, исподлобья, взглянула на меня, но, увидев Гарика, оторопела и отступила назад. За спиной у нее качалась голая лампочка на шнуре, освещая захламленную прихожую.
О господи, она же и не знает… да что я ей скажу.
– Вы, насколько я понимаю, э… супруга Шевчука? – произнес Гарик. – Рад познакомиться…
Никогда они не умели ладить с нашими женщинами, подумал я ни к селу ни к городу.
Она молча кивнула, не сводя с него перепуганных глаз.
– Мне бы хотелось знать… – неуверенно продолжал Гарик, но она все пятилась в прихожей, пока не оказалась в дверном проеме, ведущем в комнату, ее расплывшийся силуэт на миг застыл на фоне освещенного квадрата, она обернулась.
– Кто это там? – раздался голос, и, отодвинув женщину, в коридоре показался Шевчук.
* * *
– Ясно, – не глядя на меня произнес Гарик. – Я пожалуй пойду.
– Но, Георгий… – возразил я нерешительно.
– Мне здесь делать нечего, Лесь.
Он резко развернулся, сел в машину, хлопнул дверцей и укатил. Я остался стоять на пороге.
Мерзко, подумал я, до чего же мерзко.
Шевчук, прищурившись, окинул меня взглядом.
– Что ж, проходи, – сказал он равнодушно.
– Незачем, Адам.
Он пожал плечами.
– Сдать меня хотел? – спросил он все таким же невыразительным голосом. – Мажора приволок… Так я и думал.
– А ты, выходит, успел раньше.
– Выходит, так, – лицо его выражало одну лишь беспредельную скуку.
– Бучко-то за что? Просто под руку подвернулся?
– Подвернулся… А не прячь террористок. Они начали весь Подол прочесывать – от самых доков. Все равно бы наткнулись. И Бучко бы замели, и меня заодно… Что я должен… За так, из-за какой-то швали собой жертвовать? Или ею? – Он кивнул в сторону коридора. – Ради бандитов этих? Да с какой стати? И что ты так на меня вытаращился, Лесь, не понимаю! Ты ж сам… Подсуетился…
– Я спасти вас пытался. Неужто ты не видишь, что делается?
– Понятно что. Душат они нас… А ты думал – найдешь одного, добренького, а он тебе леденец на палочке и гражданские права в придачу? Дурак ты, Лесь, ох, какой дурак! Надо же, мажора притащил, да еще и удивляешься!
Это он меня обвиняет, удивленно подумал я! И в чем – в коллаборационизме! Ну и ну!
– Нет среди них добреньких, – упрямо сказал Шевчук, – и порядочных нет… Заладил – что делается, что делается! Да как обычно – чуть мы голову поднимем… Тогда мятеж Пугачевский в крови потопили… А я что, первый должен голову под топор подставлять, что ли? Да с чего ради?
– Да кто топил-то? Что, Суворов грандом был? Кто голову Пугачеву рубил – гранды?
– Нет, но они смотрели.
Ты-то чем лучше, подумал я. Как он умудрился повернуть, что я все время оправдываюсь.
– Наши тоже смотрели. Уж такие тогда были нравы. Да и мятеж этот… после него и пошли реформы. Квота в парламенте, образовательная программа – разве нет?
И верно, мы их тогда здорово потрепали. Только перья летели. Тогда они и решили, что добром с нами легче будет сладить. А может, их и впрямь комплекс вины допек – когда это у них народники появились? Черт, историю подзабыл…
– Вот они, твои квоты, – холодно сказал Шевчук. – Нет уж, я в эти игры не играю. Они ж именно этого от нас ждут – что мы попрем, очертя голову. А у меня одна жизнь, одна-единственная. Другой нет.
– Послушай, Адам, да если Аскольд развернется, ты же первый пострадаешь! Весь Нижний Город! Ты что же, этого хочешь? Я ж остановить его пытался! А как мне еще действовать? Камнями, что ли, закидать.
– Зачем – камнями… – рассеянно произнес Шевчук.
– Ладно, Адась, – устало сказал я, – пустое это. Они вот-вот чрезвычайное объявят и начнут с того, что все нежелательные элементы депортируют. То есть всех с низким ИТ. А мы еще гадали, что такое эта китайская модель…
Но Шевчук уже не слушал. Он, глядя в одну точку, начал медленно сползать по стенке и уселся на корточки, охватив голову руками.
Я уж было думал, что наконец-то до него дошло, что к чему, но тут он сказал в пространство:
– Черт, как не вовремя!
Про меня он, казалось, забыл.
Не понимаю я его… и раньше никогда не понимал… Я как-то позабыл, за давностью лет, только теперь вспомнил – мы тогда его… побаивались.