— Я на вас в суд подам, — всхлипывает Изя.
— Пойди-пойди. Пожалуйся своему адвокату.
— Ну что вам опять нужно? — сдаётся Изя.
— Чёрт его знает… Он на тебя глаз положил. Куда ты — туда и мы.
— На рынок я еду. Понятно? Мама послала. У меня бар-мицва завтра.
— Поздравляю, — кисло говорит Ленка.
— Чего у него? — пугается Августа.
— В возраст он вступает. Праздник такой.
— Нашли что праздновать, — Августа мрачна до невозможности. — Плакать надо. Я бы на месте его родственников удавилась бы от горя. Ты на него посмотри; трусливый, слабый, мелкий… шибздик!
— Сама ты…
— Вы что, — удивляется Ленка, — с ума сошли?
— А чего она…
— Ладно. Забыли. Одним словом: ты на рынок — мы на рынок. Слияние трёх сердец…
— Мы же тебе не помешаем, — умоляет Августа, — мы же тебе сумки понесём…
— А… тогда ничего, — Изя сменяет гнев на милость, — тогда ладно.
— Ах ты, — шипит Августа, — мелкий, корыстный…
Ленка пинает её локтем в бок, и та замолкает.
На рынке Ленка хватает Изю за шиворот — иначе он, не прилагая особых усилий, потерялся бы в людском водовороте. Августа идёт впереди, прокладывая дорогу локтями.
— Куда? — деловито спрашивает она не оборачиваясь.
— Синенькие мне нужны, — говорит Изя, — баклажанчики синенькие, икру делать… потом рыба.
— Стоп, — говорит Ленка, одёргивая Изю на себя.
— Ну, чего?
— Рыба. Точно. «И повелел Господь большому киту поглотить Иону. И был Иона во чреве кита три дня и три ночи…» — Ты что, Ленчик, свихнулась? Какая это рыба? Это был кит. Кит его проглотил. Ну откуда тут киты?
— Между прочим, имеются разночтения. Кит-то человека ну никак проглотить не может. Он вообще не глотает. Он фильтрует.
— Тогда кашалот. Хотя, о чём мы вообще спорим? Можно подумать, тут есть кашалоты…
— Нет, — говорит Ленка, — точно, рыба. Проглотила она этот камень, он на это вчера и намекал. Потому что имеются исторические параллели — помнишь, гиппократов перстень.
— Поликратов.
— Ну, того мужика, который бросил его в море. А потом подали ему на стол рыбу, почему-то нечищеную.
— В том-то и дело, — качает головой Августа, — в том-то и дело. Принципиально неверный подход, потому что рыбу, милая моя, чистят дома. На Привозе её только покупают.
— Ага! — говорит Ленка. — Как же.
Она на миг выпускает Изин ворот, чтобы ткнуть пальцем в направлении жестяной вывески с указателем.
НОВАЯ УСЛУГА: чистка и потрошение всякой рыбы. быстро и недорого
* * *
— Так я куплю? — ноет Изя.
— Стой!
Они застыли у прилавка, жадно следя за каждым движением великолепного, блестящего ножа резника. Рядом с ними растёт куча перламутровых и багряных потрохов, над которыми в изобилии вьются тяжёлые зелёные мухи. Августа отмахивается от мух газетой.
— Женщины, — говорит резник, — я вас умоляю. Идите отсюда. Вы же мне клиентов отпугиваете.
— А мы что, — защищается Ленка, — мы ничего…
— Мы просто так стоим, — подхватывает Августа.
— Тётя Августа, отпустите. Не надо мне рыбы.
— Надо, — говорит Ленка.
— Тогда купите и пойдём отсюда. Я домой хочу.
— Стой, тебе говорят! Ну что там? — оборачивается она к Августе, брезгливо копающейся в потрохах.
— Пока ничего.
— Ну что вам нужно? — умоляет резник, — рыба вам нужна? Так возьмите рыбу. Даром отдам. Только уходите.
— Не бери, — говорит Ленка Августе, которая смотрит на узкие, плоские, круглые, чёрные, зелёные, серебристые тела с каким-то задумчивым, глубоководным интересом.
— Коту есть нечего, — виновато поясняет Августа.
— Я твоему коту «Вискас» куплю. Стой, не дёргайся.
— Приличная же с виду женщина, а в требухе два часа подряд роется…
— Дяденька, — неожиданно возникает Изя, — я возьму. Вон ту, здоровую.
— Ребёнка бы пожалели, — укоризненно говорит резник, — лица на нём нет. Бери, мальчик, бери. Даром бери.
— Убью мерзавца, — устало говорит Августа.
— Меня мама и так убьёт, если я без рыбы приду, — безразлично замечает Изя. — Из чего она будет фиш фаршированный делать? Из меня, что ли?
— Такое творится, а ты, — укоряет Августа, -…нашёл, когда эту свою бар-мицву устраивать.
— А я что, виноват? Она меня родила, а теперь хочет, чтобы всё как у людей было.
— На! — кричит резник, широким жестом кидая на мокрый, серебряный от чешуи прилавок здоровенную кефаль. — На, ирод! Только убирайся отсюда!
— Пусть почистит, — шмыгает носом Изя, — мама не так орать будет. А то придётся ей, на ночь глядя…
— Сейчас я тебе! — резник взмахивает ножом. Изя пятится назад, но нож, образовав в воздухе сверкающую дугу, уже врезается в белое рыбье брюхо. На Ленку летит чешуя, фонтан икры и один большой мокрый камень.
— Господи! — говорит Ленка.
Камень откатывается под прилавок.
— Он? — Августа пытается нырнуть под прилавок, но резник, расставив руки, загораживает дорогу.
— Куда? Куда лезешь?
— Августа, погоди…
— Да убери ты от меня эту бабу! — кричит резник Ленке, ошибочно принимая её за более нормальную.
— Дайте ей камень забрать, она уйдёт, вашей мамой клянусь!
— Ты мою маму не трогай!
— Изька!!!
Резник неожиданно замолкает. Лицо его заливает мертвенная бледность, и оно делается подозрительно похоже на рыбье брюхо. Щель рта открывается и закрывается — совершенно беззвучно.
— О, Господи! — бормочет Ленка. — Августа!
— Чего? — хрипит Августа из-под прилавка.
— Нашла камень?
— Нет ещё. Сейчас…
— Скорее…
Августа изворачивается, и камень выкатывается из-под прилавка, сверкая налипшей рыбьей чешуёй.
— Изька, хватай!
Изя хватает камень и тоже застывает, уставив бессмысленный взор в пространство.
— Мамочка! — наконец выговаривает резник, — что это…
Между лотками движется тёмный силуэт. Он ещё далеко, но даже отсюда видно, какой он огромный. Неуклюжее, громоздкое создание слепо тычется по овощному ряду, натыкаясь на грузовики с оптовым товаром, переворачивая хрупкие прилавки, путаясь в парусине тентов, постепенно приближаясь к рыбному ряду. Каждый его шаг сопровождается глухим чавкающим звуком, словно земля не хочет отпускать своё порождение.