Тишина.
— Не хочешь со мной разговаривать? — Еще одна глупость. Если не хочет, то и не будет.
Герман вздохнул и отправился на кухню, радуясь, что его невидимый соавтор пока не прельстился их кофеваркой. В ожидании, пока закипит молоко, он бродил по комнатам, где с прошлого вечера ничего не изменилось. На полу валялась разбитая лампа, стояло две пары резиновых сапог, в кладовой висело два пальто. В раковине со вчерашнего дня все еще стояла его чашка из-под кофе. Он проверил шкафы, ящики и убедился, что те немногие вещи, что у них остались, пока на месте. Это обеспокоило его по нескольким причинам, но сильнее прочего он боялся, что, если ничего не пропало, значит, ничего и не написано. Германа охватила паника: ведь он был так близок к завершению романа! Это было делом нескольких дней, он почти ощущал вкус финала у себя на губах, уже представлял, как привозит свою книгу в Нью-Йорк и вызывает всеобщее восхищение: всего за месяц он сумел создать шедевр. Забыв о кофе, Герман бросился вверх по лестнице в кабинет. Увидел новую стопку аккуратно отпечатанных страниц и испытал чувство громадного облегчения. Схватил страницы и, сияя от счастья, прижал их к груди.
У Эмбер снова зазвонил телефон.
При этом звуке сердце Германа тяжело застучало. Тревога, что спряталась было глубоко внутри, вновь дала о себе знать.
— Эмбер, — прошептал он.
Сбежав по лестнице, Герман принялся колотить в дверь спальни все громче и громче. Он стучал, колотил в дверь ногами и под конец попытался с разбегу выбить ее плечом. Тут он вспомнил хитрость, не раз помогавшую его брату Хэнку выбраться ночью с фермы, когда тот был еще подростком. Герман вернулся в кабинет, взял лист бумаги, сентиментально отметив про себя, что бумагу купила ему Эмбер, и дрожащими руками сунул его под дверь. Ручкой вытолкнул ключ из замочной скважины и услышал, как тот шлепнулся на пол. Герман осторожно вытащил бумагу, а с ней, слава богу, и старый ключ.
Он с волнением отпер дверь, надеясь увидеть жену в постели. Пусть закричит на него, швырнет чем угодно, только бы она была там. Герман увидел примятую постель, на полу, у исчезнувшего камина, — два собранных в дорогу чемодана. Из гардероба исчезла вся ее одежда. Чувствуя дурноту, он рывком распахнул дверь в ванную, уже мечтая, чтобы его обругали, потому что он вломился без стука. Там Эмбер тоже не было.
— Эмбер! — закричал он, заполняя звуками ее имени весь пустой молчаливый дом. — Ты нарочно прячешься? Я прошу прощения. Я усвоил урок! Пожалуйста! Пожалуйста, выходи! Прости меня, поехали домой. Вернемся в Нью-Йорк, я закончу книгу там! Эмбер!!! — Его голос осип от отчаяния и страха.
Внезапно его осенила догадка: она на улице. Он сбежал по ступеням, распахнул дверь и выскочил под сильный дождь и холодный ветер. Непогода ударила в лицо, распахнула пижаму, дохнула холодом в грудь, вздувая тонкую пижамную ткань. Шлепанцы тут же увязли в грязи, он сбросил их и босиком побежал в поле к голубятне, у которой Эмбер, как он знал, любила проводить время. Пусто, ни души. Щурясь от ветра и дождя, изнемогая от боли в груди, он громко плакал и кричал, но крики уносило ветром, а слезы смывало дождем. Измученный, насквозь промокший, весь заляпанный грязью — пока бежал сюда, он споткнулся и упал, — дрожа, Герман поплелся обратно в дом. Стоя у двери, он окинул взглядом пустоту — такую же он ощущал внутри, будто у него вырвали сердце.
Зазвонил телефон.
Герман бросился наверх, схватил трубку телефона, стоящего на тумбочке у кровати и, задыхаясь, проговорил:
— Алло?
На том конце долго молчали.
— Могу ли я поговорить с Эмбер Бэнкс?
— Кто ее спрашивает? — прохрипел он и упал на кровать в облепившей тело мокрой пижаме.
Наступила вторая долгая пауза, и Герман насторожился. Английский акцент, повелительный тон, не тот ли это тип, с которым он застукал ее вчера?
— Я вас знаю! — Герман вдруг разозлился. — Я видел вас вчера вместе. Будьте уверены, я в курсе, — сообщил он с угрозой.
Не сразу прозвучал вопрос:
— Мистер Бэнкс, я полагаю?
— Да, — ответил Герман сквозь сжатые зубы. — И не смейте больше прикасаться к ней, а не то, клянусь, вы сильно пожалеете!
— Мистер Бэнкс, наверное, произошла какая-то ошибка, — помедлив, ответил мужчина. — Я доктор Барнсли. Не знаю, за кого вы меня принимаете, но уверен, вы ошибаетесь. Попросите, пожалуйста, Эмбер, перезвонить мне при первой возможности, чтобы мы могли перенести ее прием на другое время.
— Какой еще прием?
— Я назначил ей прием на утро, но она не приехала. Она поймет, в чем дело. Передайте ей, что я звонил. — И он повесил трубку.
Герман потрясенно смотрел на телефон, пока в голове роились десятки различных предположений. Мужчина, к дому которого он приехал за женой, — врач? Зачем ей понадобился врач? Она спит с ним? Она заболела? Может быть, у нее и нет никакого любовника? Когда телефон в руке опять зазвонил, Герман вздрогнул и механически нажал кнопку ответа:
— Эмбер!
— Ой, мистер Бэнкс? Это Хэтти, Хэтти Браун.
— Хэтти, — повторил он, потирая лицо. — Здравствуйте.
— Позовите, пожалуйста, Эмбер на минуточку.
— Не могу, она… — Голос его дрогнул. — Ее нет.
После паузы Хэтти заговорила медленно и задумчиво:
— Вы не знаете, она скоро вернется?
— Не знаю. — Герман кашлянул, прочищая горло. — Надеюсь, что скоро. Как только вернется, я сразу передам ей, чтобы она вам перезвонила.
И не успел он дать отбой, как вскочил и побежал в туалет, где его вырвало.
В сумерках Герман спустился в гостиную, которая некогда была яркой, шикарной, теплой и уютной, а теперь опустела — остался только диван да несколько голых приставных столиков. По причине непогоды стемнело раньше обычного. Он переоделся и сидел, просматривая оставленные в его мобильном телефоне сообщения. Телефон пришлось включить, потому что могла — как он надеялся — позвонить Эмбер или, что вполне вероятно, ее похитители. Герман подумывал связаться с полицией и рассказать об исчезновении жены, но не знал, с чего начать. Как он объяснит им происходящее? Как признается, что она исчезла из запертой комнаты, в то время как он находился дома и других людей поблизости не было? Камеры слежения ничего не зафиксировали. Ну уж нет: они сразу обвинят его. Он подождет, пока вернется Эмбер. Он закончит книгу и получит все обратно. Должен будет получить. Иначе все теряет смысл.
Оказалось, что телефон он включил напрасно. На него хлынули сотни сообщений электронной почты и эсэмэс, которые он невольно прочитал, с каждой минутой все глубже погружаясь в отчаяние. Родные писали ему вначале спокойные, выдержанные послания, затем нетерпеливые, злые, печальные и, наконец, истерические. Дурное настроение позволяли себе только сестры, мать — никогда. «Он занятой человек», — бывало говаривала она в его оправдание. Так было и теперь. В письмах она лишь благодарила за цветы, деньги, подарки, что он посылал им с отцом, — о чем сам Герман понятия не имел. Наверное, этим занималась Эмбер. «Спасибо, что ты не забываешь нас даже на другом конце света», — с болью в сердце прочитал он в ее последнем письме, ведь он почти не вспоминал о них.