— Тобой, — совершенно серьезно сказал он. Диана закатила глаза в насмешливом недоверии:
— Для потрясенного человека ты слишком мрачен.
— Просто подобное я испытываю нечасто. Диана поверила ему и на миг лишилась дара речи от удовольствия.
— Кстати, — добавил он, — этот мой вид отнюдь нельзя назвать мрачным.
— Неужели? — усомнилась Диана, еще не успев опомниться после похвалы. — Как же ты выглядишь, когда чем-нибудь недоволен?
— Пожалуй, тебе лучше не знать.
— Ну, это мы еще посмотрим…
Насмешливые подтрунивания вызвали у Коула взрыв хрипловатого смеха, — Почему ты не спрашиваешь, что меня потрясло…
Диана решила ему подыграть:
— Во-первых, я точно знаю, что мастерская дедушки тут ни при чем: великолепное розовое дерево ты назвал доской. И вряд ли ты знаешь, чем отличается роза от гибискуса.
— Ты права. Но я кое-что смыслю в бизнесе. Я знал, что ваш журнал пользуется успехом, но понятия не имел, что ты сотворила национальный идеал из своей мачехи и ее родителей. Это настоящий подвиг!
— Я не делала из них идеал, — запротестовала Диана, смущенно улыбаясь. — Они были совершенно самобытны еще в то время, как мы познакомились, и не изменились ни на йоту. Просто они стали предвестниками грядущих перемен.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Через месяц после того, как мой отец и мачеха поженились, они повезли нас с Кори в Лонг-Вэлли, и я впервые встретилась с дедушкой и бабушкой. Уже тогда их считали непревзойденными умельцами. Днем дедушка работал инспектором, а вечера и выходные отдавал своему саду и огороду, выращивая самые лучшие цветы и овощи в западном Техасе — при этом не пользуясь химическими удобрениями или инсектицидами.
Если он не рылся в каталогах семян и не искал в книгах новые или древние способы, помогающие уберечь растения от вредителей и болезней, то проводил время в маленькой мастерской, где делал своими руками что угодно — от кукольных домиков и миниатюрной мебели для Кори до деревянных шкатулок и кресла-качалки для бабушки. Я обожала бывать в мастерской дедушки, мне нравилось там все — от стружек на полу до запаха лаков и красок. Помню, впервые попав туда, я споткнулась о деревяшку всего в дюйм длиной, лежавшую возле верстака. Я подняла обрезок и хотела бросить его в мусорную корзинку. Но дедушка рассмеялся и спросил, зачем мне понадобилось выбрасывать поцелуй. В то время дедушке было пятьдесят с небольшим, и потому он казался мне очень старым. И когда он назвал кусок мягкого дерева «поцелуем», я перепугалась, что с возрастом он… — Диана покрутила указательным пальцем у виска.
— Но он был вполне здоров, — подсказал Коул с улыбкой, наслаждаясь ее рассказом. Диана принадлежала к американской аристократии, но, несмотря на это, Коула всегда привлекали ее женственность и цельность натуры, а теперь — еще больше, чем прежде, поскольку он уже давно осознал, какая редкость подобное сочетание.
— Да, он вовсе не был чокнутым. Дедушка взял нож и обстругал деревяшку, превратив ее в пирамидку с закругленными углами, а потом оторвал кусок серебристой фольги, обернул ею дерево и положил мне в ладонь. И получилась шоколадка «Хершис», «поцелуйчик»— без калорий, как со смехом заметил дедушка. Позднее я обнаружила целое блюдо таких «поцелуйчиков» на журнальном столике в гостиной.
— Как же вписывались в эту картину твои бабушка и мать? — спросил Коул, когда Диана отвернулась, разглядывая куст гардений.
Она повернула голову, а затем вновь внимательно уставилась на куст, источавший сладковатый аромат.
— Мама работала секретарем, а свободное время проводила так же, как и бабушка, — готовила, пекла, консервировала в свое удовольствие.
Она сорвала ветку и повернулась к Коулу, обхватив ладонями розетку из глянцевитых темно-зеленых листьев с единственным бутоном в центре, нежным и белым, как взбитые сливки.
— Продолжай, — попросил Коул, наблюдая, как она подносит бутон к лицу.
— Бабушка возилась с фруктами и овощами, которые выращивал дедушка, и экспериментировала с рецептами, переходившими в семье из поколения в поколение. У каждого рецепта было свое название, напоминавшее о ком-либо из предков, своя история — например, салат из бобов бабушки Сары и пирог с вишней и кардамоном прабабушки Корнелии, который пекли перед осенним равноденствием, и пирожки с ветчиной, предназначенные для молотьбы.
Помолчав, Диана с грустью призналась:
— До своей первой поездки в Лонг-Вэлли я считала, что земляника растет на деревьях, а консервами называют жестянки с фабричными этикетками, место которых — подальше от глаз, в кладовке. Представь себе мое восхищение ярко-желтыми персиками в стеклянной банке с этикеткой, на которой было изображено персиковое дерево с сидящим под ним малышом! Для меня это зрелище стало чудом. Коул насмешливо взглянул на нее:
— Ты и вправду думала, что земляника растет на деревьях?
— Почему бы и нет? — возразила она, опуская ресницы в комичном подражании томной «роковой женщине». — А еще я верила, что цыплята появляются на свет в картонной и пластиковой упаковке. Откровенно говоря, — робко призналась она, — я до сих пор так думаю. — А затем закончила:
— Особняк бабушки и дедушки казался мне волшебным замком. Когда они переехали жить к нам, в Хьюстон, наш дом понемногу стал таким же чудесным — начиная с лужайки, где прежде были только бассейн и пальмы, до самой дальней комнаты.
Она протянула цветок, как бесценное сокровище.
— Прелесть, правда? — спросила она.
«Это ты прелесть», — подумал Коул и поспешно сунул руки в карманы, чтобы, справиться с искушением коснуться губами кончиков ее пальцев. Коул всегда гордился своим умением обуздывать страсть, излишнюю сентиментальность, импульсивность или нелепое желание броситься на помощь существу противоположного пола, независимо от возраста последнего. Досадуя на себя за неожиданное поражение по всем статьям за прошедшие двадцать четыре часа, он резко произнес:
— Стало быть, ты ухитрилась найти рынок сбыта для их таланта и житейской философии. Ты не лишена сообразительности.
Диану покоробил его грубоватый тон, но ее голос по-прежнему остался нежным и чарующим — как и тело, решил Коул и уставился на дерево.
— Создавать рынок мне не пришлось: он уже был и с каждым годом расширялся, хотя в то время его почти не замечали.
— Что ты имеешь в виду? Откуда он мог взяться?
— В наш век американцы забывают о своих корнях, все больше уходят друг от друга и природы. Мы живем в огромных муравейниках, состоящих из стандартных домов, забитых товарами массового потребления. Ничто не напоминает нам о вечности и прошлом, не вызывает чувства надежности и не приносит подлинного удовлетворения. Люди испытывают острое желание придать личный оттенок хотя бы тем вещам, которые их окружают. Идеал Фостеров — открытие заново радости и глубины в творчестве.