Мэтт познакомил Мередит с отцом и Джули.
— Мы познакомились с Мередит в прошлом месяце, когда я был в Чикаго, — пояснил он. — Собираемся пожениться в субботу.
— Что-о-о? — ошеломленно пробормотал отец.
— Потрясающе! — завопила Джули, заставив остальных на несколько мгновений забыть обо всем. — Всегда мечтала иметь старшую сестру, но в жизни не думала, что она появится в собственном «порше»!
— В чем появится? — растерянно переспросил Патрик Фаррел у слишком впечатлительной дочери.
— «Порше»! — в полном восторге повторила Джули, подбегая к окну и отодвигая занавеску, чтобы порадовать отца волшебным зрелищем.
Машина Мередит поблескивала на солнце — белая, изящная и, несомненно, дорогая. Насколько неуместно выглядела она здесь, среди окружающего убожества! Патрик, очевидно, тоже так посчитал, потому что, когда снова повернулся к Мередит, мохнатые брови были сведены в прямую линию, а выцветшие голубые глаза почти исчезли в глубоких морщинах.
— Чикаго? — удивился он. — Но ты пробыл в Чикаго всего несколько дней!
— Любовь с первого взгляда! — объявила Джули, прерывая напряженное молчание. — Как романтично!
Патрик Фаррел, прекрасно разглядев, с каким выражением Мередит оглядывала дом, ошибочно посчитал, что гостья прониклась мгновенным и искренним презрением к убогому жилищу и к его обитателям. Откуда ему было знать, как напугана и измучена девушка мыслями о неопределенном и невеселом будущем? И теперь, глядя в ее застывшее лицо, не смог скрыть своих чувств.
— Любовь с первого взгляда? — повторил он с нескрываемым сомнением. — Это действительно так?
— Очевидно, — предостерегающе бросил Мэтту тоном, явно говорившим о том, что лучше оставить эту тему, и спас Мередит от дальнейших расспросов, осведомившись, не хочет ли она отдохнуть перед ужином. Мередит с радостью схватилась бы не только за это предложение, но и за колючую проволоку, только бы поскорее уйти отсюда. После пережитого сегодня унижения, когда пришлось признаться Мэтту в беременности, это был второй, самый постыдный момент в ее жизни. Она молча кивнула Мэтту. Джули предложила свою спальню, пока Мэтт доставал из машины ее чемоданчик.
Очутившись наконец наверху, Мередит в угрюмом молчании присела на кровать Джули, а Мэтт положил чемодан на стул.
— Худшее позади, — тихо сказал он. Но девушка, не поднимая глаз и нервно ломая руки, покачала головой:
— Мне так не кажется. — И, уцепившись за самую незначительную из всех одолевающих ее проблем, добавила:
— По-моему, это только начало. Твой отец возненавидел меня с первого взгляда.
В голосе Мэтта впервые за все это время прозвучали веселые нотки:
— Может, все и обошлось бы, не погляди ты на стакан чая со льдом в его руке, словно на гремучую змею.
Откинувшись назад, Мередит, сбитая с толку и пристыженная, уставилась в потолок.
— Неужели я сделала это? — хрипло спросила она, закрывая глаза, словно пытаясь отогнать ужасную картину.
Мэтт взглянул на измученную красавицу, такую несчастную и одинокую, лежавшую поперек постели, словно сорванный, увядающий цветок, и мысленно увидел ту Мередит, какой она была всего полтора месяца назад: смеющуюся, с озорно сверкающими глазами, делавшую все возможное, чтобы он чувствовал себя среди этих надутых снобов как дома. И что сталось с ней теперь?
Что-то странное и незнакомое свинцовой тяжестью легло на сердце, и только сейчас до него дошла вся абсурдность их положения: они почти не знают друг друга, но были близки настолько, насколько могут быть близки лишь любовники.
В отличие от любой другой женщины из тех, с кем переспал Мэтт, Мередит была совершенно невинна и теперь носила его ребенка.
Между ними разверзлась социальная пропасть шириной в тысячи миль, и вот теперь они намереваются, поженившись, перекинуть мостик через эту пропасть, а потом, разведясь, еще больше расширить ее и уничтожить эту хрупкую связь.
У них не было абсолютно ничего общего, ничего, если не считать единственной ночи любви, страстной, сладостной, жаркой любви, когда соблазнительная искусительница в его объятиях превратилась из испуганной девственницы в источник мучительного восторга. Эта незабываемая ночь любви, не дававшая покоя, терзавшая безумными воспоминаниями, ночь, когда он добровольно позволил увлечь себя, чтобы самому стать настойчивым преследователем, отчаянно пытавшимся подарить им обоим наслаждение, которое они не смогут никогда забыть.
И ему это удалось.
Но теперь благодаря его решимости он скоро станет отцом.
Жена и ребенок не входили в планы Мэтта на ближайшее время, с другой стороны, разрабатывая свой жизненный план и следуя ему десять долгих лет, он знал, что раньше или позже это случится, и поэтому теперь всего-навсего придется приспособиться к обстоятельствам. Конечно, все это произошло в самое неподходящее время, но Мэтт привык нести на своих плечах любую тяжесть, любую ответственность. Нет, долг и обязанности не тяготили Мэтта так, как другие обстоятельства, и самым важным из них было потухшее безнадежное лицо Мередит. И мысль, что из-за случившегося радость и счастье никогда не осветят это чарующее лицо, беспокоила его больше всего на свете. Именно поэтому Мэтт наклонился над ней и голосом, который должен был прозвучать шутливо, но сорвался почти на крик, резко приказал:
— Ну-ка улыбнись, спящая красавица! Глаза Мередит распахнулись, сузились, опустились к его улыбающимся губам и снова поднялись в немом жалком недоумении.
— Не могу, — хрипло прошептала она. — Вся эта идея попросту безумна, и теперь я это вижу. Поженившись, мы только испортим жизнь друг другу и малышу.
— Почему ты это говоришь?
— Почему? — повторила она, краснея от унижения. — Как ты можешь спрашивать меня, почему? Боже, да ты даже не захотел пригласить меня куда-нибудь после той ночи. Даже не позвонил! Как ты мог…
— Я намеревался позвонить тебе… — перебил Мэтт. Мередит закатила глаза при виде столь невероятного хладнокровия, но он продолжал:
— Через год-другой, после того как вернулся бы из Южной Америки.
Не будь Мередит так несчастна, наверняка бы рассмеялась ему в лицо, но следующие слова, произнесенные со спокойной силой, успокоили ее сердце.
— Да если бы я хоть на секунду подумал, что ты хочешь меня видеть, давно бы позвонил.
Охваченная одновременно недоверием и болезненной надеждой, Мередит сомкнула веки, безуспешно пытаясь справиться с собой. Слишком много свалилось на нее — безмерное отчаяние, ошеломляющее облегчение, робкая надежда, ослепительная радость.