— У твоего отца вшивый вкус.
— Ты не должна говорить таких слов, как «вшивый», — тихо поправила Мередит, понимая, что Лайза совершенно права и платье действительно уродливое. — Они выставляют тебя грубой и бесчувственной, а ведь это не правда. Конечно, я не умею одеваться, укладывать волосы, зато точно знаю, как нужно правильно говорить.
Лайза смотрела на нее с открытым ртом, и в это мгновение что-то неуловимо изменилось: родилось, возникло пока еще такое робкое родство столь несходных между собой душ, неожиданно понявших, как много они могут дать друг другу. Медленная улыбка зажгла карие глаза Лайзы. Склонив голову набок, она придирчиво осмотрела платье Мередит.
— Оттяни плечи немного вниз, посмотрим, может, станет лучше, — неожиданно велела она.
Мередит расплылась в дружеской улыбке и немедленно подчинилась.
— И прическа у тебя черт-те какая… вши… ужасная, — быстро поправилась Лайза и, оглядевшись, показала на букет искусственных цветов на комоде:
— Цветок в волосах или за поясом сразу привлечет внимание к твоим глазам.
Мередит с безошибочным инстинктом многих поколений Бенкрофтов мгновенно почувствовала, что победа близка и сейчас самое время воспользоваться достигнутым:
— Ты проведешь здесь ночь? Я вернусь часам к одиннадцати, и никому не будет дела, когда мы ляжем спать, хоть на рассвете!
— Лайза, поколебавшись, кивнула:
— Так и быть.
И, снова оглядев Мередит, поинтересовалась:
— Почему ты выбрала туфли на таких некрасивых низких каблуках?
— По крайней мере я не выгляжу такой высокой.
— Да высокие сейчас самый писк моды, глупышка! И эти жемчуга… Ты должна их носить?
— Так хотел отец.
— Но ты могла бы их снять в машине, верно?
— Он ужасно рассердится, если узнает.
— Ну я-то уж, во всяком случае, ему не проболтаюсь. И даже одолжу тебе губную помаду, — пообещала Лайза, поспешно роясь в сумочке. — Как насчет очков? Ты обязательно должна нацепить их?
— Только если хочу что-то увидеть, — заверила Мередит, давясь смешком.
Сорок пять минут спустя она вышла из дома. Лайза говорила, что обладает талантом украшать все — от людей до комнат, и теперь Мередит ей поверила. Шелковый цветок, приколотый за ухом, позволил девочке почувствовать себя более элегантной. Легкий слой румян оживил лицо, а помада, хотя и была, по словам Лайзы, слишком яркая для блондинок, придавала девочке более взрослый и утонченный вид. Ощутив небывалый прилив уверенности в себе, Мередит обернулась, помахала стоящим в дверях Лайзе и миссис Эллис и улыбнулась подруге:
— Если хочешь, можешь, пока меня не будет, заново обставить мою спальню, я не стану возражать.
Лайза залихватски выбросила вперед большие пальцы рук:
— Не заставляй Паркера ждать.
Декабрь 1973 года
Бешеный, с каждым мгновением усиливающийся стук сердца заглушал звон колоколов, звучавших в мозгу Мэтта Фаррела, упоенно вонзавшегося в требовательное, жадное тело Лоры, поглощенной безумной скачкой. На этот раз она была сверху, с каждым движением бедер втягивая его в себя все глубже, буйная, неистовая, ненасытная… почти на грани ослепительного экстаза.
…Колокола гремели в странном ритме. Не мелодичный звон церковных колоколов в центре города, не тревожный зов пожарной сирены…
— Эй, Фаррел, ты там?
Он определенно был «там». Там, где надо. В ней, и казалось, вот-вот взорвется. Колокола.
— Черт побери, Фаррел… Колокола.
— Где, дьявол тебя возьми… Колокола.
— ..ты шляешься?
Наконец в его воспаленной голове забрезжила догадка: там, снаружи, у бензоколонок, кто-то выкрикивает его имя и при этом прыгает на шланге, который надсадно позванивает в конторе станции техобслуживания.
Лора мгновенно замерла, тихо вскрикнув:
— О Боже, там кто-то есть!
Слишком поздно. Он не мог и не хотел остановиться. Кроме того, Мэтт с самого начала не желал встречаться здесь с Лорой, но та настаивала, и умоляла, и соблазняла, и теперь его тело не повиновалось предостережению об опасности вторжения нежелательного свидетеля. Вцепившись в округлые ягодицы Лоры, он , с силой рванул ее вниз, на себя, врезался в податливые глубины в последний раз и обмяк. Еще мгновение блаженного отдыха, и Мэтт откатился, сел, мягко, но поспешно оттолкнув ее. Лора уже опускала юбку и одергивала свитер. Мэтт толкнул ее за штабель новых покрышек и встал как раз в тот момент, когда дверь распахнулась и на пороге, хмуро, подозрительно оглядываясь, появился Оуэн Кинан:
— Какого дьявола тут творится, Мэтт? Я глотку надорвал, а тебя не дозовешься!
— Небольшой перерыв, — отозвался Мэтт, приглаживая волосы, взлохмаченные Лорой в порыве страсти. — Чего тебе?
— Твой па напился в дымину в баре у Максины. Туда уже отправился шериф. Если не хочешь, чтобы он провел ночь в «обезьяннике», лучше поспеши.
После ухода Оуэна Мэтт поднял с пола пальто Лоры, на котором они лежали всего несколько минут назад, отряхнул его и помог ей одеться. Он знал, что Лора попросила подругу высадить ее здесь, а это означало, что теперь любовницу нужно отсюда увезти.
— Где ты оставила машину? — спросил он. Лора объяснила', куда нужно ехать. Мэтт кивнул:
— Сейчас отвезу тебя, прежде чем отправиться на спасение папаши.
Они ехали по Мейн-стрит, главной улице, и на перекрестках сверкали рождественские огни, расцвечивая яркими красками летящие снежинки. В северном конце города красный пластмассовый венок висел над дорожным указателем с надписью: «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В ЭДМУНТОН, ШТАТ ИНДИАНА, НАСЕЛЕНИЕ 38 124 ЧЕЛОВЕКА».
Из громкоговорителя на крыше «Элк-клуба» неслась громкая мелодия «Тихой ночи», беспорядочно перемешиваясь с не менее оглушительными звуками «Звените, колокольчики», вырывавшимися из пластиковых санок на крыше скобяной лавки Хортона.
Тихо, медленно падающий снег и рождественская иллюминация творили чудеса с Эдмунтоном, придавая волшебно-сказочный вид этому месту, которое в резком свете дня оказывалось просто маленьким городишкой, примостившимся в неглубокой лощине и представляющим собой скопление высоких дымовых труб сталелитейных заводов, непрерывно выбрасывающих в воздух гейзеры пара и дыма. Темнота окутала все это бархатным плащом, скрыла южный район города, где аккуратные, чистенькие дома уступали место сначала трущобам, кабакам и закладным лавкам, а потом и полям, сейчас, в зимнее время, голым и неприютным.