– Ну, мы были оба в ван-нуйсской тюрьме, но в разных камерах. Потом, когда нас повезли в суд, мы находились вместе – сначала в автобусе, потом в судебном «загоне», а затем – когда нас вместе вывели в суд на первую явку. Мы были вместе все это время.
– Когда вы говорите «вместе», что вы подразумеваете?
– Ну, мы вроде как держались поближе друг к другу, поскольку были единственными белыми парнями в группе.
– Так, а вы о чем-то разговаривали, пока были вместе все это время?
Корлисс кивнул, и в тот же миг, одновременно с ним, Руле решительно покачал головой. Я предостерегающе коснулся его рукава, чтобы он воздержался от демонстраций.
– Да, разговаривали, – ответил Корлисс.
– О чем?
– В основном о сигаретах. Нам обоим хотелось курить, но в тюрьме не разрешают.
Корлисс с философским видом развел руками – мол, ну что тут поделаешь, – и несколько членов жюри, видимо, курильщики, улыбнулись и закивали.
– Вы дошли с ним до той точки сближения, когда поинтересовались у мистера Руле, что привело его в тюрьму? – спросил Минтон.
– Да.
– Что он ответил?
Я быстро встал и заявил протест, но так же быстро мой протест отклонили.
– Так что он вам сказал, мистер Корлисс?
– Ну, первым делом спросил меня, за что я сижу, и я рассказал. А потом я спросил, за что он сидит, и он ответил: «За то, что дал по заслугам одной суке».
– Таковы были его слова?
– Да.
– Он пояснил, что подразумевал под этими словами?
– Нет, больше он об этом ничего не говорил.
Я напряженно подался вперед, ожидая, что Минтон сейчас задаст следующий, вполне очевидный и логически вытекающий отсюда вопрос, но он этого не сделал, а двинулся дальше.
– Скажите, мистер Корлисс, было вам обещано что-либо – мной лично или канцелярией окружного прокурора – в обмен на ваши показания?
– Не-ет. Я просто подумал, что будет правильно, если я об этом сообщу.
– В каком состоянии находится ваше уголовное дело?
– Обвинения против меня по-прежнему в силе, но говорят, если я успешно пройду программу, с меня могут часть из них снять. По крайней мере по наркотикам. Еще пока не знаю, как насчет кражи со взломом.
– Но я ведь не обещал помочь вам в этом отношении?
– Нет, сэр.
– У меня больше нет вопросов.
Я сидел неподвижно, напряженно и неотрывно глядя на Корлисса.
– Мистер Холлер! Перекрестный допрос? – наконец подтолкнула меня к действию судья.
– Да, ваша честь.
Я встал и оглянулся на дверь, словно надеясь, что она отворится и оттуда явится чудо. Потом посмотрел на большие часы над дверью второго выхода и увидел, что они показывают пять минут одиннадцатого. Переводя взгляд обратно на свидетеля, я отметил, что пока еще не потерял Ховарда Керлена. Он по-прежнему сидел в заднем ряду, с той же пренебрежительной ухмылкой. Я понял, что это, наверное, его обычное выражение лица.
– Мистер Корлисс, сколько вам лет? – обратился я к свидетелю.
– Сорок три.
– Вас зовут Дуэйн?
– Так точно.
– Какие-нибудь еще имена?
– Когда я был подростком, меня называли Ди-Джей – Дуэйн Джеффри, понимаете?
– А где вы выросли?
– В Мезе, штат Аризона.
– Мистер Корлисс, сколько раз до этого вас арестовывали?
Минтон заявил возражение, но судья отклонил его. Я знал, что она полна решимости дать мне максимум свободы действий с этим свидетелем, поскольку именно защита, предположительно захваченная врасплох, являлась несправедливо обойденной стороной.
– Сколько раз до этого вас арестовывали, мистер Корлисс?
– Раз семь.
– Значит, вы за свою жизнь перебывали в целом ряде тюрем, не так ли?
– Да, так.
– Все они были в округе Лос-Анджелес?
– Ну, в основном. Но меня арестовывали еще и в Фениксе.
– Значит, вы не понаслышке знаете, как устроена система?
– Я просто стараюсь выжить.
– И порой «выжить» означает донести на своих товарищей, не так ли?
– Ваша честь? – снова воззвал Минтон, поднимаясь с места.
– Сядьте на место, мистер Минтон, – остановила его Фулбрайт. – Я дала вам свободу действий, чтобы наверстать упущенное, когда позволила пригласить этого свидетеля. Теперь мистер Холлер получает причитающуюся ему долю. Свидетель будет отвечать на вопрос.
Стенографист заново зачитал вопрос Корлиссу.
– Наверно, так, – ответил он.
– Сколько раз вы доносили на других заключенных?
– Не знаю. Несколько.
– Сколько раз вы давали показания в суде по вызову обвинения?
– Это вместе с моими собственными делами?
– Нет, мистер Корлисс. В пользу обвинения. Сколько раз вы являлись свидетелем обвинения против какого-нибудь своего товарища по камере?
– Я думаю, это четвертый раз.
На моем лице отразилось изумление и ужас, хотя я не испытывал ни того ни другого.
– То есть вы профессионал, мистер Корлисс, не правда ли? Можно сказать, что род ваших занятий – тюремный стукач-наркоман.
– Я просто говорю правду. Если я слышу, как люди рассказывают нехорошие вещи, то чувствую, что обязан доложить об этом.
– Но вы сами стараетесь заводить с людьми такие разговоры, чтобы они рассказывали вам эти нехорошие вещи, верно?
– Нет, не стараюсь. Наверное, я просто дружелюбный.
– Дружелюбный… То есть вы рассчитываете, что сидящие перед вами присяжные поверят, будто какой-то совершенно незнакомый человек вдруг начинает рассказывать вам, что влепил по заслугам одной суке? Я правильно понял?
– Он так сказал.
– То есть он невзначай упомянул об этом, а потом вы опять вернулись к разговору о сигаретах?
– Не совсем.
– Не совсем? Что вы подразумеваете под «не совсем»?
– Он еще сказал мне, что проделывал такое и прежде. Мол, прежде выходил сухим из воды – выйдет и теперь. Он этим похвалялся. Заявил, что в прошлый раз насмерть убил одну суку и ему за это ничего не было.
На мгновение я замер, потом бросил взгляд на Руле, который сидел неподвижный как статуя, с выражением глубочайшего изумления на лице. Я снова повернулся к свидетелю:
– Вы…
Я начал и остановился, как человек на минном поле, который только что услышал под ногой щелчок. Боковым зрением я видел, как напряглась фигура Минтона.