— Давайте начнем с денег, — сказал я.
Лорна кивнула и передвинулась вместе со стулом от папок с текущими делами к бухгалтерским книгам.
— Значит, так, есть новости хорошие и есть плохие. У него лежит тридцать восемь тысяч на оперативном счету и сто двадцать девять — на доверительном.
Я присвистнул. Что-то уж больно много денег содержал доверительный счет. На него поступало то, что платили клиенты, и по мере продолжения работы деньги эти перекочевывали на оперативный. Я всегда предпочитал иметь побольше денег на оперативном счету, поскольку, попадая на него с доверительного, они становятся моими, и только моими.
— У этого перекоса имеется причина, — сказала Лорна. — Всего лишь в прошлую пятницу Винсент перевел на доверительный счет сто тысяч долларов, которые получил по чеку Уолтера Эллиота.
Я постучал пальцами по календарю, набросанному мной в большом блокноте.
— Процесс Эллиота начинается на следующей неделе, в четверг. Сотня тысяч — это задаток. Как только мы доберемся до банка, проверь, учтен ли чек.
— Поняла.
— Ладно, эта сотня получена от Эллиота, а от кого поступили остальные?
Лорна открыла одну из бухгалтерских книг. Каждый попадающий на доверительный счет доллар должен помечаться именем клиента, от которого он получен. Адвокату необходимо точно знать, какая часть выданного ему клиентом задатка переведена на оперативный счет и использована для подготовки защиты, а какая осталась в резерве на доверительном. Указанная в учетной книге сотня тысяч долларов была помечена как относящаяся к процессу Эллиота. Стало быть, на все остальные текущие дела приходилось всего двадцать девять. Отнюдь не много, если судить по лежавшей перед нами стопке папок.
— А вот это и есть плохая новость, — сказала Лорна. — Похоже, за доверительным счетом числятся только пять или шесть дел. Деньги, связанные с остальными текущими делами, либо уже переведены на оперативный и потрачены, либо клиенты остались перед фирмой Винсента в долгу. Он получил два досудебных платежа — от Сэмюэлса и Хенсона. И оба должны ему еще по пять тысяч.
Я заглянул в свои заметки. И Сэмюэлс, и Хенсон значились во втором из составленных мной списков. И этот второй был списком тех незакрытых дел, от которых я собирался избавиться — если получится. Составляя эти списки, я быстро просматривал связанные с каждым из дел факты, и, если что-то в них мне не нравилось, дело попадало во второй список.
— Ладно, — сказал я. — От этих клиентов мы просто-напросто избавимся.
Сэмюэлс обвинялся в том, что задавил человека, управляя машиной в нетрезвом виде, а Хенсон — в крупной краже. Патрик Хенсон сразу привлек мое внимание еще и потому, что Винсент собирался построить защиту этого клиента на наркотической зависимости от прописанных Хенсону обезболивающих средств, что обращало именно врача в человека, несущего наибольшую меру ответственности за созданные им последствия — за эту самую зависимость.
С подобной линией защиты я был знаком, можно сказать, интимно, поскольку в течение последних двух лет то и дело использовал ее, пытаясь оправдаться перед самим собой за множество прегрешений, которые совершал как отец, бывший муж и просто друг. И Хенсона я поместил во второй список, именовавшийся у меня «собачьей кучкой», как раз потому, что знал: такая защита не срабатывает, во всяком случае применительно ко мне.
Лорна кивнула, записала что-то в блокноте.
— Сколько дел у тебя набралось в собачьей кучке?
— Мы получили тридцать одно открытое дело, — ответил я. — По-моему, семь из них просятся в нее.
— Думаешь, судья так легко позволит тебе отказаться от них?
— Нет. Но я постараюсь что-нибудь придумать. Что еще у тебя есть?
Лорна покачала головой:
— Больше ничего. Пока ты будешь в суде, я загляну в банк. Ты хочешь, чтобы эти счета могли подписывать мы оба?
— Да, конечно, как и все остальные.
Особых сложностей, связанных с попытками получить в свое распоряжение деньги, лежавшие на счетах Винсента, я не предвидел. Собственно, для этого и существовала Лорна. Она разбиралась в финансовых тонкостях намного лучше меня.
Я посмотрел на часы: через десять минут мне следовало отправиться в суд.
— Что у тебя, Киско?
С час назад я попросил Денниса использовать его связи и выяснить все, что удастся, о том, как продвигается расследование убийства Винсента.
— Не так чтобы очень много, — ответил он. — Я позвонил знакомому судебному эксперту, они пока еще не закончили обработку материалов следствия. В Винсента стреляли минимум дважды, гильз на месте убийства не осталось. Ну и еще, мой источник в полиции сказал, что первый звонок поступил к ним в двенадцать сорок три.
— Какие-нибудь общие представления о происшедшем у них имеются?
— Судя по всему, Винсент заработался допоздна, как делал, похоже, каждый понедельник, планируя очередную неделю. Потом уложил все в кейс, запер офис, пошел в гараж, сел в машину и получил пулю через водительское окно. Когда труп обнаружили, машина стояла с работающим двигателем на своем обычном месте. Стекло в окне было опущено. Он мог опустить его потому, что любил прохладный ветерок, а мог и потому, что кто-то подошел к машине.
— Кто-то, кого он знал. — Я вспомнил слова детектива Боша. — В гараже в это время кто-нибудь работал?
— Нет. Служитель уходит в шесть. Чтобы поставить там машину, нужно либо иметь месячный пропуск, либо получить квитанцию от автомата. В гараже установлены видеокамеры, которые отслеживают номера въезжающих и выезжающих машин, однако в сделанных ими записях ничего полезного для нас не содержится.
— Кто обнаружил Джерри?
— Охранник, который два раза за ночь обходит гараж.
Я кивнул, сделав вывод, что убийца хорошо знал распорядок работы гаража.
— Ладно. Держи все под контролем. Что насчет детектива?
— Гарри Бош. Предположительно один из лучших. Несколько лет назад ушел в отставку, и сам шеф полиции попросил его вернуться. Вообще-то он никакой не Бош. Полное имя — Иероним Босх. Служит уже тридцать три года, что это значит, ты знаешь.
— Нет, не знаю, а что?
— Ну, по правилам пенсионной программы УПЛА, максимальный срок службы составляет тридцать лет, так что из денежных соображений там никто дольше не задерживается.
— Только те, кто видит в этой службе свое предназначение, — согласился я. — Постой-ка, ты говоришь, его зовут Иероним Босх? Как художника?
— Насчет художника я ничего не знаю. Но имя у него такое. Рифмуется с «аноним», так мне сказали. Чудное, если хочешь знать мое мнение, имечко.
— Не чуднее, чем Войцеховский, если хочешь знать мое мнение.
— Я думала, ты с ним не знаком, Микки, — сказала Лорна.