— Кто это? — спросила Одри.
Чарльз обратил внимание на лацканы незнакомцев. Такие знаки отличия он, кажется, видел в Германии.
— Наверное, люди Гитлера.
— Здесь? — недоуменно спросила Одри.
Она знала, что уже семь месяцев, как Гитлер стал канцлером, но здесь все-таки Австрия, а не Германия!
— В Австрии тоже есть нацисты. Я их приметил в Вене, когда был там в июне. Здесь их редко можно увидеть в форме.
Долфус [2] запретил нацистскую форму, а Гитлер взбесился и ввел пошлину для всех немцев, выезжающих в Австрию, тем самым лишив австрийцев части прибылей от туризма. Вероятно, некоторые здешние нацисты плюют на запрет и разгуливают в своей форме. А эти парни здесь, видимо, по какой-то служебной надобности.
Одри еще у себя дома, в Америке, довольно много читала о Гитлере, да и Ви с Джеймсом часто о нем говорили. Они считают, что он опасен, хотя в Америке никто всерьез его не воспринимает.
В это время люди в нацистской форме заговорили с каким-то пассажиром, его женой и еще с одним мужчиной, который, видимо, ехал вместе с этой супружеской четой. Все трое были уже немолоды и выглядели Весьма респектабельно. Тот, что повыше, спокойно объяснял что-то двум нацистам, а те все больше раздражались и, кажется, угрожали ему. Один из нацистов что-то пролаял, и тот из пассажиров, который был постарше и пониже ростом, предъявил им паспорта, очевидно, свой и жены.
— Чего эти молодчики от них хотят? Как ты думаешь? — спросила Одри.
— Наверное, просто проверяют документы, — небрежно бросил Чарльз, подливая херес в ее стакан. — Не беспокойся ты, ради Бога! Здесь все ужасные бюрократы — что в Германии, что в Австрии. Но нас они беспокоить не будут.
Чарльз не хотел, чтобы хоть что-нибудь омрачило их поездку. До него уже и раньше доходили разные тревожные слухи о нацистском режиме. Для самой Германии он, безусловно, неплох — экономический подъем и прочее… одни дороги чего стоят… Но этот их возмутительный антисемитизм… Чарльз снова посмотрел за окно, куда был прикован взгляд Одри. Один из молодчиков в нацистской форме вдруг схватил пожилого господина за воротник. Все, кто был на платформе, остолбенели, а жена этого несчастного испуганно вскрикнула. Нацист наотмашь ударил старика по лицу, выхватил у него паспорта и рявкнул что-то в сторону женщины и другого джентльмена. Два парня поволокли старика прочь. Он, видно, еще пытался им что-то объяснить, призывая на помощь жену.
— Что он говорит? — Одри взволнованно вскочила.
То, что она увидела, ее потрясло. Она не могла без содрогания смотреть на рыдающую женщину, которую тщетно пытался утешить ее спутник.
— Успокойся, Од. — Чарльз обнял ее за плечи. — Он, наверное, крикнул жене и другому джентльмену, чтобы они не волновались, он все уладит.
Но в это время они увидели, как из вагона выносят багаж несчастного старика, жена которого все рыдала, припав к плечу твоего друга.
Вне себя от волнения, Одри выбежала из купе!
— Что случилось с этим человеком? — накинулась она на проводника. Ее немного смутило, что только она одна так всполошилась. Все остальные, кто наблюдал эту безобразную сцену, спокойно разошлись, не вступившись и не сказав ни слова.
— Ничего особенного, мадемуазель, — улыбнулся проводник, видимо, спеша успокоить Одри, и поверх ее головы бросил Чарльзу многозначительный взгляд. — Просто один мелкий преступник пытался сесть на поезд, только и всего.
«Но он совсем не похож на преступника, — подумала Одри. — Он похож на банкира, на крупного коммерсанта, на кого угодно, только не на преступника… Он прекрасно одет — дорогая шляпа, костюм от хорошего портного, толстая золотая цепочка. И жена его тоже одета весьма изысканне».
— Нет причин для тревоги, мадемуазель, — добавил проводник и попросил официанта принести им еще одну бутылку шампанского.
Немного погодя, когда в вагон вошел кто-то из пассажиров, до слуха Одри долетели сказанные шепотом слова, я она сразу все поняла.
— Juden [3] ! Это ведь про них говорят, да?
— Право, не знаю. Од. — Он тоже встревожился, но не подал виду, чтобы не напугать ее еще больше.
— Они евреи. Или он один еврей. Значит, это правда — все эти слухи! Боже мой, Чарльз… Как это ужасно!
Он ласково сжал ее руку, всей душой желая отвлечь ее от горестных мыслей.
— Од, пойми, мы с тобой все равно ничего не можем поделать. Давай не будем портить нашу с тобой поездку. Выкинь все это из головы!
Однако оба были огорчены и расстроены и долго не могли прийти в себя. Но вот наконец поезд тронулся, и Чарльз подошел к Од, сел с ней рядом на бархатный диванчик и взял ее руки в свои.
— Од, пойми, тут мы с тобой совершенно бессильны.
Он обнял ее за плечи, и она горько заплакала.
— Это ужасно, Чарльз… Почему мы им не помогли?
— Это не в наших силах. Можно ли обуздать стихию?
Сейчас здесь творятся страшные вещи. И главное для нас — не вмешиваться.
— Ты в самом деле так думаешь? — возмутилась она.
— Да я не о себе, пойми! Подвергать опасности тебя — вот на это я никогда не пойду. Вмешайся я сегодня, вышла бы потасовка. Допустим, меня бы покалечили, что стало бы с тобой? Нацисты здесь пользуются большим влиянием. Мы не в состоянии воспрепятствовать им, надо признать этот прискорбный факт. Тут тебе не Лондон и не Нью-Йорк, и мы с тобой не дома.
Да, теперь она наглядно в этом убедилась. Ей стал понятен зловещий смысл того, что случилось сегодня. Она не могла не думать о судьбе этого несчастного.
— Сознавать свою полную беспомощность… Невыносимо!
Он молча кивнул. Эта мысль и ему не давала покоя. Ее упрек задел его за живое. А если бы такое случилось с Джеймсом? Или с Од?! Страшно подумать! Чарльз притянул ее к себе, они, как дети, искали утешения, обнимая друг друга. Немного спустя желание снова овладело ими… За окном мелькал мирный сельский пейзаж.
Вечером, одеваясь к обеду, они чуть-чуть успокоились. Роскошь и комфорт, царившие вокруг, заставляли забыть, что они в поезде, а не в дорогом отеле. И, когда они шли в вагон-ресторан, Чарльз, любуясь Одри в белом атласном платье с глубоким вырезом, оставляющим открытой ее загорелую спину, вновь ощутил прилив почти болезненной нежности.
За обедом они опять заговорили о том, что, произошло сегодня утром, как бы желая отвести душу и успокоить друг друга.
— — Неужели здесь, в Австрии, подобные сцены не редкость?