— Вы храбрая женщина, раз не побоялись довериться мне.
Как вы сюда попали, если вы не монахиня?
Она рассказала ему про убитых монахинь, объяснила, что заехала посмотреть Харбин. О том, что с ней был Чарльз, она почему-то умолчала. И, делая перевязку, не поднимала на него глаз, так как ее поразила его своеобразная суровая красота и, богатырское телосложение. Таких мужчин она никогда еще не встречала, он внушал одновременно и ужас, и восхищение. Это, безусловно, был страшный человек, чувствовалось, что он способен, словно тигр, молниеносно наброситься и убить, и в то же время он разговаривал с ней мягко, даже нежно. Только когда он повернулся и торопливо направился к двери в мясной погреб, Одри собралась с духом и проводила взглядом его широкоплечую фигуру. Одри осталась стоять посреди кухни, держа в руках таз, наполненный бурыми лоскутами, плавающими в кровавой воде, — единственный след того, что генерал только что был здесь. Она выплеснула воду из таза на снег за домом, присыпала красное пятно чистым снегом, закопала лоскутья. Теперь кровавые бинты смогут обнаружить не скоро, когда растает снег, — к тому времени этот человек уже будет за тридевять земель.
Одри возвратилась в дом. Здесь ее дожидалась, Синь Ю, охваченная безумным волнением, с вытаращенными от страха глазами.
— Лин Вей плохо… — залепетала она, бросившись к Одри. — Подошло ее время… Младенчик, который у нее от Бога, он уже начал рождаться. Ей очень, очень плохо… так, плохо, мисс Одри…
Одри, в ночной рубашке, прыгая через ступеньки и подхватив в охапку оружие генерала и свой револьвер, бросилась в свою комнату, сунула весь ворох под кровать прикрыла свободным одеялом и влетела в комнату, где стояла кровать Лин Вей.
Дети вокруг мирно спали, а бедная Лин Вей, испуганная, измученная все усиливавшимися болями, извивалась на кровати, крепко сжав зубы и судорожно вцепившись в край одеяла. Одри ласково положила ладонь ей на лоб, и Лин Вей при очередном приступе боли изо всех сил сдавила ей пальцы.
— Тихонько, тихонько… все будет хорошо… — проговорила Одри. — Сейчас я перенесу тебя к себе в комнату.
Она подняла роженицу на руки и внесла в дверь напротив, попросив Синь Ю остаться при малышах. Синь Ю, волнуясь за сестру, тоже хотела войти в комнату, но Одри запретила, понимая, что ей еще рано наблюдать родовые муки, сама поглядывая на узкобедрую Лин Вей, предвидела, что роды дадутся той нелегко. Она думала, когда подойдет время, послать за русским доктором, но понимала в то же время, исходя из предыдущего опыта, что никому тут нет никакого дела до молодой роженицы-китаянки. Китаянки всегда рожают дома, и помогают им матери, сестры, тетки. Лин Вей ничуть не лучше других. И какая кому разница, что Лин Вей во всем белом свете может положиться на одну Одри, а у нее — никакого опыта в этих делах. Одри никогда не видела, как рождаются дети. И теперь сидела и держала за руку молча бьющуюся в потугах Лин Вей. Ни единого звука не срывалось с губ бедняжки. Уж лучше бы она кричала!
Стали просыпаться маленькие — Одри велела Синь Ю присмотреть за ними и накормить завтраком.
Вечером Одри, удивленная тем, что роды продолжаются так долго, заставила все-таки Лин Вей выпустить из рук одеяло, чтобы она могла посмотреть, не показывается ли головка ребенка. Лин Вей плакала, как дитя, напомнив Одри умиравшего от крупа Ши Ва. Но ведь она не умирала, а, наоборот, производила на свет ребенка, которого зачала от молодого японского солдатика, хотя сейчас наверняка раскаивается в этом, да только поздно. Одри посмотрела — головка до сих пор не показалась…
Уже несколько часов Лин Вей не переставая плакала. Одри пребывала в совершенном отчаянии и сама уже ничего не соображала, так что даже не услышала шагов у себя за спиной, когда глубокой ночью в комнату, неслышно ступая, вошел генерал.
Только увидев его тень на стене, она вскрикнула и обернулась.
Лезть под кровать за револьвером было уже поздно. Она вскочила со стула, устремила на него гневный взгляд. Но его лицо было мирным и участливым.
— Не бойтесь. — Он посмотрел на бьющуюся в постели девочку. — Ваша подопечная — сиротка?
Одри кивнула. Лин Вей взвизгнула. Прошло уже девятнадцать часов, и никакого продвижения.
— Ее изнасиловали японцы.
Она не решилась сказать правду, что Лин Вей по своей доброй воле спала с японским солдатом. Одри опасалась, что за это генерал отнесется к девочке враждебно.
— Скоты.
Он произнес это слово тихо, но оно наполнило замкнутое пространство маленькой комнаты. Здесь терпко пахло горьким потом измученной роженицы. Бедняжка смотрела на него, но ничего не видела. За последний час боль не отпускала ее ни на миг. Одри находилась подле и плакала вместе с ней. Никогда в жизни она не чувствовала себя такой беспомощной. Она покосилась на генерала. Он склонился над Лин Вей и сказал:
— Потуги хорошие.
Похоже было, что он в таких делах разбирается. Одри просительно взглянула на него. Она все еще была не вполне уверена, что ему можно довериться, но он сдержал данное слово и целый день и полночи просидел, не показываясь, в погребе. А вдруг он и вправду честный человек и, может быть, знает, как помочь Лин Вей.
— Роды длятся со вчерашней ночи, со времени вашего прихода. Почти сутки уже, — неожиданно жалобно произнесла Одри.
— Головка уже видна? — спросил генерал. Одри покачала головой. Генерал кивнул:
— Ну, значит, она умрет.
Он сказал это печально, но без надрыва. За сорок лет жизни он многое повидал: рождения и смерти, войну, отчаяние, голод. Плечо у него болело, похоже, уже не так сильно, вид был отдохнувший. Одри его слова потрясли.
— Откуда вы знаете? — хриплым шепотом спросила она.
— У нее на лице написано. Мой первенец рождался на свет трое суток. — Ни губы, ни веки у него не дрогнули. — Но она слабеет, она еще очень молода. Я это вижу.
Сузив глаза, он посмотрел на женщину.
— Надо доктора, — сказала она.
Он покачал головой.
— Никто не придет. Да они и не смогут ей помочь. Ребенка спасти они могли бы, но кому нужен японский ублюдок?
— То есть как это?
Неужели генерал Чанг готов допустить, чтобы Лин Вей умерла?
— Можно ли что-то сделать? — Одри плохо знала, как протекают роды. Надо было внимательнее слушать, когда рассказывала сестра. Впрочем, Аннабел рожала далеко не так тяжело, и в самый трудный момент ей дали хлороформ. Здесь совсем другое. И Одри поневоле обратилась за помощью к монгольскому генералу, местному военачальнику. Он, казалось, задумался, словно взвешивал что-то, скрытое от Одри. И наконец, посмотрев ей в глаза, ответил:
— Можно ее разрезать. — Это прозвучало так страшно, Одри подумала, что, должно быть, неверно поняла. Но генерал продолжал: