Осмотрели храм изнутри за колоннами.
— Ну, а ваш кошелек? — вспомнил Джемс.
Ищу в карманах, на столе, всюду: нет. Спросили денщика, и он подал пустой кошелек, поднятый в зале пиршества одним из слуг.
Вскоре забил барабан и пришлось оставить храм, сделавшийся для нас очень интересным.
Капитан Райт замолчал.
— И это все? — спросил кто-то из гостей разочарованно.
— Все или почти все, — ответил Райт.
Только через месяц, купаясь в море, мы увидели с Джемсом друг у друга вот это, — и он, сбросив тужурку, отворотил рукав рубашки.
Все присутствующие увидели на белом плече татуированный рисунок лотоса.
Рисунок безукоризненно изящен и прекрасного голубого цвета.
— Вы нас мистифицируете, капитан? — спросил старый гость.
— Помните условие: не просить объяснений, — отрезал сухо Райт и этим прекратил всякие расспросы.
ПИСЬМО ДЕВЯТНАДЦАТОЕ
Весть, сообщенная мне доктором, так страшна и так меня выбила из колеи, что я даже забыл, зачем сюда приехал.
Сейчас я опять был у него и вот теперь-то я знаю, что значит ужас, невыносимый ужас. Все прежнее пустяки в сравнении с этими! Но слушай.
Сегодня, придя к старику, я сказал ему первоначальную причину моего приезда сюда, т.е. что невеста моя, Рита, не то что хворает, а бледнеет и скучает.
Он вскочил, как укушенный.
— Твоя невеста хворает, она слабеет, бледнеет; есть у нее рана на шее? — воскричал он.
Ноги у меня подкосились… Я не мог выговорить ни слова…
— Отвечай, есть рана? Как же ты мне сказал что не нашел гробов отца и матери, ты солгал мне ты выпустил «его»! — кричал старик, бешено трясти меня за плечи. Откуда у него сила взялась.
Тут я очнулся.
— Доктор, погодите, с моего приезда никто не только не умер в замке, но и не хворал, — наконец, мог я выговорить.
— А в деревне?
— И там не было покойников. Повторяю, клянусь, я не видел нового склепа, — сказал я серьезно и веско.
Доктор несколько успокоился и пробормотал:
— Слава Богу, я ошибся. Быть может, правда, что здешний горный воздух не годится для здоровья такой южанки, как твоя Рита. Поезжай. Через день я приеду в замок, как друг твоего отца. И ты только устрой, чтобы я мог видеть шею твоей невесты.
— Это не трудно, доктор; Рита любит и всегда носит открытые платья. Она знает отлично, что шея ее прелестна.
И вот, только придя домой, я вспомнил эпизод с розовой, сердоликовой булавкой…
А что если?! Господи, спаси и помилуй! Альф, а если… боюсь выговорить… если все правда… если Рита… Альф, ради всего святого приезжай.
Спешу домой, что-то там? Ах, я дурень, сидел здесь, а что там, что…
Жду тебя.
Д.
Наступил день маскарада.
С утра все, и гости и слуги, в хлопотах и волнении.
Хотя ночь предвидится светлая, так как наступило полнолуние, но все же в саду развешаны фонари и расставлены плошки.
Залы, и без того блестящие и нарядные, украшены зелеными гирляндами. Темная зелень дубов и елей еще ярче оттеняет белое электрическое освещение.
Во многих комнатах под тенью тропических муз, пальм и магнолий устроены укромные поэтические уголки.
Буфеты ломятся под тяжестью изысканных закусок и вин.
Маленькие киоски в виде индийских пагод, с шампанским, фруктами и прохладительными, разбросаны всюду.
Над главным дамским буфетом красиво спускается флаг Америки. Голубое шелковое поле заткано настоящими золотыми звездами.
Зимний сад, по приказу Гарри, только полуосвещен и для прохлады в нем открыты окна.
Смит и Миллер летают вверх и вниз, устраивая и отдавая последние приказания прислуге и музыкантам.
Кухни полны поваров и их помощников.
Гости тоже в волнении; каждый занят своим нарядом. Оказывается, у одного все еще не доставлен костюм из города; у другого оказались узкими сапоги; доктор ворчит, что золотой шнурок «дважды рожденного» недостаточно толст. Парикмахеры и портной завалены просьбами, их рвут на части…
Гарри тоже озабочен: он примеряет костюм набоба. Райт сидит перед ним в кресле с сигарой, а Джемс с усердием хлопочет возле Гарри.
— Отлично, отлично, ты настоящий раджа! Теперь бы вокруг тебя штук десять «нотчей», индусских танцовщиц, — восклицает он.
— А, по-моему, не мешало бы побольше бриллиантов и вообще камней на тюрбан и на грудь, — говорит Райт.
— Это правда, — соглашается Гарри,—но где взять теперь?
— Постой, ты, Гарри, не открывал шкатулку, что стояла на шифоньере, в комнате умершей невесты, помнишь ту, что мы видели в первый день приезда в Охотничий дом, — спросил Джемс. — Она была тяжела и в ней, вероятно, дамские украшения.
— А ведь ты, пожалуй, прав, Джемми, пошли сейчас же за ней Смита.
Сказано — сделано.
Смит отряжен, через полчаса шкатулка привезена. Что за чудная, тонкая работа.
Но молодым людям не до красот шкатулки: они спешат открыть ее. Но открыть нельзя: крышка крепко сидит на своем месте, нет и признаков замка.
Гарри вертит ее из стороны в сторону.
— Какая досада, что я раньше не подумал о ней и не призвал мастера, — сожалеет он.
— Ну мастер-то едва ли бы что тут сделал: замка ведь нет, — говорит Райт и, в свою очередь, вертит шкатулку.
— Постой, постой, дай мне! — перебивает Джемс и берет ящик.
Он нажимает что-то, и крышка с мелодичным звоном открывается. Ура!
Увлеченные костюмом, ни Гарри, ни Райт не обратили внимания на то, что Джемс так легко открыл шкатулку. Им не пришло в ум спросить его, откуда он знает секрет замка.
Сам же Джемс только слегка сдвинул брови, что у него было признаком запавшей думы.
В шкатулке несколько отделений-этажей и все они наполнены дамскими украшениями старинной художественной работы: тут кольца, браслеты, серьги, ожерелья и пр., и все лежит на своих местах-выемках.
Порядок образцовый.
В одном из средних отделений не хватает ожерелья из каких-то коральков или бус. Осталась пустая ложбинка с ямочками. Да в нижнем этаже такая большая пустота. Трудно определить, что тут лежало… Скорее всего, что большой дамский гребень.
На месте его лежит тоненькая тетрадка, исписанная женским почерком.
Друзья ее раскрывают и не знают, на каком языке она написана.
— Должно быть, по-итальянски, — решает Джемс.