Но Джемс ошибся. На этот раз и дело оказалось не так просто.
Смит был занят устройством ночного праздника на озере и пропадал по целым дням.
Наконец Джемс поймал его. Но на окольные вопросы управляющий отвечал или уклончиво, или шутливо, а на прямой запрос серьезно сказал:
— Обратитесь к мистеру Гарри, я же ничего сказать не могу. Джемс сообщил свою неудачу товарищам, и было решено пока молчать.
Карл Иванович принес Джемсу пачку бумаг: тут были большие листы в виде писем, были небрежно оторванные полулистики и клочки, сложенные треугольником, как складывают маленькие записочки.
— Это я собрал по столам в Охотничьем доме, — сказал старик, — как по почерку, так и по подписи на некоторых они писаны молодым графом Дракулой и, видимо, посылались его другу в лесной дом. Тут много пустых, вроде приглашения к чаю или завтраку, но, как кажется, есть и интересные. Вот, мистер Джемс, посмотрите их, вот хотя бы этот.
Это был большой, кругом исписанный лист, даты на нем не было.
Джемс начал читать про себя:
«Прежде всего я должен поблагодарить и извиниться перед тобой, мой дорогой, вместо отдыха и спокойных занятий я втянул тебя в наши печали и заботы. Но что поделаешь? Трагическая смерть Франчески выбила нас из колеи, и Рита совсем не спит по ночам.
Мой старик посоветовал перемену места. Вот и пригодились отделанные комнаты! Надо прислать только, так сказать, «текущий инвентарь» из кружев, лент, цветов и т.п. Лючия обещала все это устроить. Уж извини, знаю, что вашему брату, ученым, бабы одна помеха.
Надеюсь переселение народов будет недолгим, как только Рита оправится, я переведу ее обратно в замок, и при этом переменю помещение, чтобы ничего не напоминало ей о ужасах, которые она пережила.
Мне до сих пор не удалось тебя спросить, что ты думаешь об этом случае и как ты объяснишь все происшествие?
Старик мой все, конечно, толкует в духе вампиризма, но с тех пор, как ты меня образумил и доказал ненормальность его умственных способностей, я с ним согласиться не могу, а все же во всей истории есть что-то ненормальное, нелогичное, так сказать…
Почему, например, умершую Франческу нашли у кровати Риты на полу, волосы и весь ночной туалет в полном беспорядке, точно она выдержала борьбу перед смертью. На лице и груди ссадины и синяки.
Можно подумать, что кто-то нечеловечески сильный раздавил или задушил ее, как муху. Заметил ты, что в ее мертвых, широко открытых глазах застыл ужас, а губы сжаты с какой-то решимостью.
С нее можно бы написать мученицу первых веков христианства или портрет человека, «положившего жизнь свою за други своя».
Если она погибла в борьбе, то с кем и за кого? Эту тайну она унесла с собой в могилу.
Я забыл попросить тебя не расспрашивать Риту об этой ужасной ночи. Ясно, она пережила что-то страшное, но не хочет или не может сказать. При малейшем намеке она бледнеет и трясется.
Представь, если Франческа была больна и в припадке билась у ее постели. Тут и более крепкий человек, чем Рита, может впасть в обморок.
Да, я, кажется, никогда в жизни не забуду того ужасного крика, когда она очнулась и увидела труп у своих ног.
Старик убежден, несмотря на то, что в окрестности все спокойно, что смерть Франчески дело рук вампира.
Он убил ее, буквально убил, а не засосал за то, что она помешала ему наслаждаться кровью, а быть может, и любовью Риты.
По мнению моего старика, бедная девушка погибла, защищая свою подругу.
Конечно, Рита многое могла бы тут выяснить, но я еще раз убедительно прошу тебя не расспрашивать ее. Пусть она сначала успокоится. А твое личное мнение я бы очень и очень хотел знать.
Распорядись, голубчик, поставить кушетку посредине комнаты, около столик или этажерку для цветов и книг.
Букет розанов каждое утро я уже распорядился доставлять к вам.
Любимая канарейка Риты также прибудет в лесной дом, и я боюсь, что эта певунья обеспокоит тебя больше, чем моя бедная, бледная голубка. Она стала такая молчаливая и печальная. О свадьбе я не смею и заикнуться.
И скучно же мне будет одному!
Утешусь тем, что большую часть дня буду проводить у вас.
Сегодня свежо. Распорядись протопить печи и даже камин. До завтра.
Д.»
— А вот и еще, — протянул Карл Иванович другой листок.
«Конечно, — снова читал Джемс, — я далек от мысли считать свою беседу такой же интересною, как твоя. Ты ведь великий ученый! А все же, говоря правду, мне неприятно видеть, что Рита, моя невеста, отдает тебе такое предпочтение. Как-никак, а мое положение становится смешным.
Пока Рита жила в лесном доме, мне ваши отношения в глаза не бросались, все было как-то естественно.
Не замечал, что ли, я их… или их правда не было. После своей летаргии или обморока, как хочешь назови, Рита страшно переменилась.
У нее каждый день новые капризы: три или четыре часа во время заката солнца она сидит одна, да притом еще тщательно запирается.
Обедать и завтракать со всеми она также отказалась. Ей подают отдельно, в ее комнате, и я часто вижу, что блюда уносят почти нетронутыми. Она наотрез отказалась, чтобы Лючия жила около нее. «Будет с меня и одной Цецилии», — говорит она, не соображая, как она этим обижает бедную девочку.
Несмотря на эти ненормальности, Рита заметно поправилась: бледность и вялость исчезли, она также свежа и розова, как розы на ее груди.
Даже смерть одного за другим обоих итальянских лакеев, что сама же она привезла из Венеции, не произвела на нее никакого впечатления. И в том и в другом случае она только пожала плечами и отказалась сопровождать гробы на кладбище.
Ожидая тебя или собираясь в лесной дом, она еще больше оживляется, глаза ее сияют.
Со мной она холодно-вежлива, несмотря на то, что я исполняю все ее желания.
Даже исполнил такое безрассудство, как оставил гроб посредине капеллы. Она к нему питает какую-то болезненную нежность и навещает его по нескольку раз в день.
Когда она очнулась после летаргии и я сообщил ей, что мы считали ее умершей, заперли ее кабинет-салон и решили никогда туда не входить… и что в горе мы забыли взять оттуда канарейку и что теперь, когда все кончилось так хорошо, надо спешить спасти птичку.
Она холодно отвечала:
— К чему, оставь все по-старому.
Вообще я перестал ее понимать. Да и будь на твоем месте другой мужчина, дело много бы обострилось и не ручаюсь, чем бы кончилось. Тебе же я верю и думаю…»
— Конца нет, — сказал Карл Иванович, видя, что Джемс вертит листок в разные стороны.
Затем Джемс взял первый попавшийся листик и прочел: