Когда Зоя вернулась домой, в квартиру на Паркавеню, ее встретила Саша. Очаровательный малыш, который был так похож на Саймона, понравился даже ей.
— У него мамин нос, — объявила она, с изумлением и восторгом разглядывая крошечное личико. Ребеночка она видела впервые: в четырнадцать лет в родильный дом ее пустить не могли. Повидал своего брата перед отъездом в Принстон и Николай.
— У него мои уши, — захихикала Саша, — зато все остальное — Саймона.
27 сентября после жестоких боев, понеся огромные человеческие потери, капитулировала Польша.
От этих известий у Саймона разрывалось сердце, по ночам он долго разговаривал с Зоей, которая вспоминала революцию. Саймон же переживал за евреев, которых уничтожали в Германии и в Восточной Европе.
Он делал все, чтобы помочь еврейской эмиграции: учредил фонд помощи, пытался достать документы для родственников, о которых никогда не слышал. По телефонным справочникам европейские евреи звонили своим однофамильцам в Нью-Йорк, прося о помощи, и Саймон никогда не отказывал. Но помочь он мог очень немногим. Остальные же подвергались пыткам, загонялись в концлагеря, расстреливались на улицах Варшавы.
Когда Мэтью исполнилось три месяца, Зоя вернулась на работу, и в тот день Россия напала на Финляндию. Саймон жадно следил за новостями из Европы, целыми днями слушал радиорепортажи Эдварда Р. Марроу из Лондона.
Было первое декабря; в «Графине Зое» недостатка в покупателях, как всегда, не было; а когда Саша вернулась из школы, они пошли смотреть «Волшебника из страны Оз». Николай приехал на каникулы из Принстона, и они с Саймоном подолгу говорили о войне.
На втором курсе перед возвращением в Принстон Николай еще раз слетал в Калифорнию, где провел летние каникулы. Из-за войны Зоя в этом году не смогла поехать в Европу, поэтому пришлось довольствоваться американскими модельерами. Особенно ей нравились Норман Норель и Тони Трейна. Шел сентябрь 1941 года, и Саймон был уверен, что Соединенные Штаты вот-вот вступят в войну, однако Рузвельт придерживался на этот счет другого мнения.
Война в Европе не нанесла никакого ущерба Зоиному магазину; для Зои это был самый лучший год. Через четыре года после открытия магазина она уже арендовала все пять этажей здания, которое в свое время так предусмотрительно купил Саймон. Он приобрел еще четыре текстильные фабрики на юге, и его собственный бизнес тоже шел в гору. Зоя отвела целый отдел для продажи пальто с фабрик Саймона, в шутку называя его своим самым любимым поставщиком.
Маленькому Мэтью к тому времени было уже два года, и он стал всеобщим любимцем — даже Саши.
В свои шестнадцать лет она была писаной красавицей: высокая, стройная, как мать Зои, она в то же время обладала чувственностью, которая притягивала мужчин, как пчел к меду. Зоя благодарила бога, что дочь все еще учится в школе и за целый год не совершила ничего предосудительного. В качестве награды Саймон пообещал свозить их всех покататься на лыжах в Солнечную Долину, и Николаю очень хотелось к ним присоединиться.
7 декабря, находясь с детьми в библиотеке и обсуждая свои планы, Саймон включил радио — он любил сидеть дома и слушать радио, держа Мэтью на коленях. Тут лицо его вдруг окаменело. Он быстро отдал Мэтью Саше и побежал в соседнюю комнату к Зое.
Когда он вбежал в спальню, лицо его побелело.
— Японцы бомбили Пирл-Харбор!
— О боже!..
Они бросились к радиоприемнику; диктор лаконично объяснял, что произошло. Мэтью настойчиво дергал Зою за юбку, пытаясь привлечь к себе внимание, но мать смогла только взять его на руки и прижать к себе. Сейчас она думала только о том, что Николаю двадцать лет; она не хотела, чтобы его убили, как ее брата, служившего в Преображенском полку.
— Саймон, что теперь будет!
Предчувствия Саймона подтвердились: они вступали в войну. Президент Рузвельт объявил об этом голосом, полным глубокого сожаления, но несравненно большим было отчаяние Зои. На следующее утро Саймон записался в армию. Ему было сорок пять лет, и Зоя умоляла его не делать этого, но Саймон настоял на своем.
— Я обязан, Зоя, — грустно сказал он. — Я никогда не простил бы себе, если бы отсиживался здесь и ничего не сделал для защиты родины. — Он пойдет воевать не только ради своей страны, но и ради евреев в Европе. Когда во всем мире попирались свобода и честь, он не мог сидеть сложа руки.
— Пожалуйста… — умоляла Зоя, — пожалуйста, Саймон… — Ее переполняло горе. — Я не смогу жить без тебя. — Она уже потеряла стольких близких; она знала, что не сможет перенести это вновь… Нет, только не Саймон, такой нежный, такой любимый, такой любящий. — Я так люблю тебя. Не уходи, пожалуйста…
Ее охватил страх, но переубедить его было невозможно.
— Зоя, я обязан.
В ту ночь они лежали в постели рядом, и он нежно гладил ее своими большими руками, которые с такой любовью держали сына, этими руками он касался ее и прижимал к себе, а она плакала, боясь потерять человека, которого безумно любила.
— Все будет хорошо.
— Этого никто не знает. Ты слишком нужен нам, не бросай нас. Подумай о Мэтью. — Она готова была сказать ему что угодно, только бы заставить его остаться, но даже это не могло переубедить его.
— Я думаю о нем. Когда он вырастет, в этом мире не будет смысла жить, если сейчас не встать на борьбу за добро и справедливость. — Он все еще переживал из-за того, что произошло в Польше два года назад. Но теперь, когда напали на его собственную страну, о том, чтобы отсиживаться в Нью-Йорке, не могло быть и речи. Даже Зоина страсть в ту ночь, все ее самые пылкие заклинания не поколебали его решимости; как бы горячо он ни любил ее, он знал, что должен идти. Его любовь к Зое была равносильна только чувству долга перед своей страной — независимо от того, во что ему это обойдется.
Его послали на переподготовку в форт Беннинг, штат Джорджия, а три месяца спустя он вернулся домой на два дня перед отъездом в Сан-Франциско. Зоя хотела побыть с ним наедине в пансионе миссис Уитмен в Коннектикуте, но Саймон хотел провести последние дни дома, с детьми. Николай приехал домой из Принстона, чтобы проводить его, и на вокзале перед отправкой мужчины обменялись крепким рукопожатием.
— Заботься о матери, — сказал Саймон громким, перекрывающим шум поездов голосом; он всегда был таким добрым, таким спокойным. Даже Саша плакала.
Мэтью плакал тоже, хотя и не понимал, что происходит. Он знал только, что его папа куда-то уезжает, что его мама и сестра плачут и что его старший брат очень расстроен.
Николай обнял человека, который последние пять лет был для него отцом, и у него навернулись на глаза слезы, когда Саймон сказал ему:
— Держись, сынок.
— Я тоже хочу идти воевать. — Он сказал это так тихо, что мать не расслышала.