— Наверное, я не хочу… — Она всегда была с ним честна. — Наверное, я не хочу больше того, чем имею. Мне хватает моей пишущей машинки и стареньких халатов.
— Эл, это ужасно. Нельзя так себя растрачивать.
— Ничего не ужасно. Мне никогда не хотелось всей этой сентиментальной ерунды. О детях и думать не могу без содрогания.
— Почему?
Джону это казалось нелогичным. Он считал, что люди должны иметь детей, и сам на протяжении двадцати лет о них мечтал. Но сложилось так, что пока их у него не было.
— Они требуют слишком много внимания, слишком отвлекают. Мне пришлось бы отдавать всю себя. А я хочу отдавать себя книгам. Поэтому я была бы никуда не годной матерью. Я понимаю, что это безумство, но оно делает меня счастливой.
Джон рассмеялся:
— Ты всегда была чертовски откровенной. Знаешь, я хотел еще тебе сообщить, что познакомился с потрясающей женщиной в связи с этим делом. — Элоиза с интересом приподняла брови. — Она, правда, замужем за французским бароном и совершенно недосягаема, как принцесса из сказки.
— Однако, я думаю, это лучше, чем твоя балерина.
— Конечно. Но она далеко и принадлежит другому. Тебе бы она пришлась по душе. Она прелестна.
— В один прекрасный день ты найдешь себе подходящую женщину. Только держись подальше от «творческих личностей». Жены из них никудышные. По себе сужу!
Она грустно улыбнулась и наклонилась, чтобы поцеловать его на прощание.
— Не суди себя так строго. Мы оба были молоды.
— А ты был великолепен!
Элоиза поздоровалась со своим редактором, и они вместе вышли из ресторана. Джон пожелал ей успешной работы над новой книгой, посадил в такси, а сам пошел пешком обратно к себе в офис.
На работе его ждала приятная новость. Один из помощников нашел Абрамсов в Сан-Франциско.
Джон ликовал. Прежние попытки разыскать Дэвида Абрамса не увенчались успехом. В конце концов сыщики переключились на его жену, Ревекку, и это дало результат.
Оказалось, что Абрамсы уехали из Лос-Анджелеса в начале шестидесятых годов и направились в южные штаты, где принимали участие в маршах Мартина Лютера Кинга, забастовках и избирательных кампаниях. Они оказывали бесплатную юридическую помощь неграм в штатах Джорджия, Луизиана и Миссисипи, а затем в Билоксе открыли юридическую консультацию.
Оттуда супруги переехали в Атланту и лишь в 1981 году снова вернулись в Калифорнию, но Дэвид, после того как перенес серьезную операцию, вышел на пенсию. Ревекка же занялась в Сан-Франциско адвокатской практикой, специализируясь на защите женщин — участниц феминистского движения.
Помощник ничего не сказал Абрамсам о проводимом ими расследовании. Джон предупреждал, что сам с ними встретится, если Меган будет обнаружена.
Секретарша договорилась о встрече с Ревеккой Абрамс, и на следующий день Джону предстояло лететь в Калифорнию.
Все складывалось прекрасно. Саша по-прежнему была в гастрольном турне; можно было наконец осуществить кое-что, что он намеревался сделать все последние дни. Знал, что должен это сделать. Это было связано с тем, что он пытался объяснить Элоизе за ленчем, — с его навязчивыми мыслями.
Без нескольких минут четыре он ушел с работы и на такси поехал в телекомпанию, где при входе показал охраннику значок службы безопасности и полицейское удостоверение. Этого хватило, чтобы его пропустили внутрь.
Поднявшись в лифте наверх, Джон оказался в холле-приемной. Сняв трубку одного из внутренних телефонов, он набрал номер Хилари. Секретарша ответила, что у той совещание.
— В ее кабинете или наверху? — спросил Джон уверенным тоном, на что секретарша незамедлительно сообщила:
— Она у себя. С мистером Бейкером.
— А когда освободится — неизвестно?
— Она сказала, что уходит в пять тридцать.
— Спасибо.
Джон положил трубку. Секретарша не имела понятия, кто звонил, но решила, что это кто-то из руководства компании.
Хилари вышла ровно в пять пятнадцать. Джон сразу ее узнал, еще до того, как секретарша в приемной вежливо с ней попрощалась:
— До свидания, мисс Уокер.
Хилари на ходу молча ей кивнула. Больше она, казалось, никого в холле не замечала, в том числе и Джона, который последовал за ней в лифт.
Стоя рядом с ней в кабине, Джон едва сдерживал волнение. Он рассматривал каждую прядь ее блестящих черных волос, собранных в узел, видел хрупкие плечи, изящную шею, чувствовал свежий аромат ее духов.
Походка у Хилари была уверенная и размашистая; когда Джон случайно задел ее, выходя из лифта, она пронзила его взглядом своих зеленых глаз, которые словно говорили: «Не тронь меня! Не смей даже подходить!»
На Мэдисон-авеню Хилари не стала ожидать такси и села в автобус, на котором доехала до Семьдесят девятой улицы, затем прошла еще два квартала в северном направлении.
Когда она скрылась в здании, где два этажа были заняты медицинскими кабинетами, Джон решил, что она идет на прием к врачу. Он терпеливо подождал на улице, после чего продолжил слежку. От врача Хилари на такси отправилась в ресторан «Эйлен». Там ее ждала другая женщина. Джон сел за соседний столик, чтобы хоть частично услышать их разговор. Собеседница Хилари являлась известной ведущей телепрограмм; она выглядела очень расстроенной и однажды даже всплакнула, Хилари же была невозмутима и смотрела на коллегу грустно, но без сочувствия.
Когда дамы прощались на улице, Джон наконец вспомнил, что ведущую со скандалом уволили с телевидения, когда он был в Париже, а теперь она, видимо, либо просила у Хилари протекции, либо представляла свою версию всей этой получившей широкую огласку истории. Вероятно, она надеялась, что Хилари поможет ей восстановиться в Си-би-эй.
Но, судя по замкнутому выражению лица Хилари, неторопливо шедшей по центральным улицам, история этой дамы ее мало тронула. Она всего раз или два взглянула на витрины магазинов; несмотря на уверенный шаг, в ее движениях было столько женственности, что Джон буквально не мог оторвать от нее глаз.
В конце концов Хилари свернула на Семьдесят вторую улицу, к реке и комплексу старых кирпичных особняков, расположенных на краю небольшого парка.
Место было замечательное, однако Джону почему-то казалось, что она живет здесь одна. Хилари как бы окружала аура одиночества, отрешенности и неприступности.
Джон возвращался домой — его квартира была в нескольких кварталах отсюда — и испытывал ту же жалость к ней, как и тогда, когда просматривал папку с ее делом.
«Она живет так близко, — подумал он, — а все равно, кажется, обитает в своем собственном мирке, мирке, заполненном почти сплошь работой. Хотя, может, я и не вправе ее судить. Может, она все-таки счастлива, может, у нее есть друг, которого она сильно любит? Правда, обстоятельства ее прошлой и нынешней жизни говорят о том, что она одинока, не любит и не любима».