Помогать подменить живого и настоящего царя Петра Великого какой-то… полумумией, ходячим пугалом совершенно без мозгов… без царя в голове, – вспомнил образное выражение Евгений.
– Ну почему же так? Цель всегда может найтись. Это государственное дело. В конце концов, сознавая всю пагубность поставленной задачи для нашей истории, – понизил голос Добродеев, – вовсе и необязательно заменять царя, достаточно лишь убедить этого дурака Нэви, его жену и тупоголового генерала Бишопа в том, что такая замена произведена. А участие в сверхсекретном государственном проекте могло бы принести Ковалеву массу преимуществ. К примеру, льготы в налогообложении и возможности для сверхвыгодного вложения капиталов. Я знаю, что говорю. Так что вы поговорите с Ковалевым, он вас послушает, я-то уж знаю.
– Гм, – протянул Афанасьев.
– Да и лично вам это должно быть выгодно, – добавил лукавый инфернал, прищурившись, – вон, до сих пор ездите на допотопной машине 2005 года выпуска. Дело ли?..
Евгений что-то неуверенно промычал.
– Значит, мы договорились? – улыбнулся Добродеев.
Тут в дверь постучали.
– Договорились? – еще раз произнес государственный советник. – Кстати, если Ковалев не будет вам верить, вы скажите, что хоть экстраординарные способности дионов в его жене угасли безвозвратно, в последующем поколении они могут проявиться во всей красе. Проще говоря, у детей Николая Алексеевича могут иметься такие способности, которые начисто отсутствуют у обычных людей. Это может послужить определенным доказательством. Понимаете меня?
Афанасьев кивнул. Только после этого Астарот Вельзевулович, не повышая голоса, сказал:
– Войдите.
Появилась Сильвия. Вид у нее был утомленный и недовольный, под глазами залегли глубокие тени. Она бросила на стол Астарота Вельзевуловича пачку каких-то растрепанных документов и сказала:
– Вот, пожалуйста, только что проверяла. Не знаю, как мы раньше не могли этого учесть… наверно, просто не накопили достаточной фактической базы, чтобы предвидеть именно такой побочный эффект.
Добродеев оглядел раскинувшиеся перед ним веером листы бумаги, осторожно взял один, перевернул и, глянув, сказал:
– Да я все равно ничего в этом не понимаю. Или вы предлагаете мне влезть в дебри теоретической физики? Так там даже такой черт, как я, ногу сломит. Вы этого хотите?
– Хорошо, – произнесла Сильвия Кампанелла Лу Синь фон Каучук. – Я сама расскажу. Вкратце.
– Только вкратце и без этой вашей… гм… терминологии.
– Договорились, гидрид-ангидрид, – по-меншиковски откликнулась Сильвия. – Терминология… Так вот, я рассчитала, что показатель, который мы условно назвали темпоральным коэффициентом возвращения, равен приблизительно трем целым одиннадцати сотым. Что характерно темпоральный коэффициент очень близок числу «пи», и возможно, что конфигурация имманентных коррелятов…
– Сильвия!!! – взвыли мужчины. – Что означает вся эта ахинея?
– Темпоральный коэффициент возвращения – это величина, при помощи которой определяют отклонение… Тьфу! Буду объяснять на пальцах! – воскликнула она, увидев отчаянное выражение на лицах Афанасьева и советника Добродеева. – Ну вот смотрите. Наше первое путешествие в Россию тысяча шестьсот девяносто третьего года, назовем его Перемещение-один, составило смещение во времени, равное тремстам двадцати семи годам. Это ясно?
– Ага, – откликнулся Евгений, – две тысячи двадцать минус тысяча шестьсот девяносто три равно триста двадцать семь.
– Умница дочка, – сказала Сильвия насмешливо. – Так вот, эта величина, триста двадцать семь лет, и взаимодействует с темпоральным коэффициентом. Проще говоря, темпоральный коэффициент – это процент погрешности…. м-м-м… по-моему, проще некуда? 327 лет делим на 100 процентов и умножаем на три целых одиннадцать сотых, – Сильвия Кампанелла молниеносно проделала в уме вычисления и тут же выдала приблизительный результат: – Примерно десять лет. Если точнее, то десять лет и один месяц.
– И что все это означает, позвольте узнать? – осведомился Астарот Вельзевулович Добродеев, который уже начал подозревать, что над ним издеваются.
– Позволю. Это означает, что при повторном перемещении, назовем его Перемещение-два, в тот же временной пласт мы не сможем попасть точно в тысяча шестьсот девяносто третий год. Погрешность составит плюс-минус десять лет. Это означает всего-навсего, что при попытке вернуться в год девяносто третий мы угодим, по выбору, либо в тысяча шестьсот девяносто третий, либо в тысяча семьсот третий!
Настала гробовая тишина. Афанасьев уронил со стола какой-то прибор, но на это никто не обратил внимания. Наконец заговорил Добродеев:
– То есть попасть туда, где вы оставили Буббера и Ковбасюка, невозможно?
– Никак.
Афанасьев хлопнул себя по голове и проговорил:
– Подождите, уважаемая Сильвия… А если отправиться в тысяча семьсот третий год, то, быть может, с учетом этого вашего коэффициента в десять лет нас и вынесет обратно в тысяча шестьсот девяносто третий?
– Вы мыслите арифметическими понятиями, – высокомерно отозвалась фон Каучук, – а здесь они совершенно неприемлемы и попросту неверны. Это в нашем быту дважды два равно четыре, а в единой теории поля, на основе которой Николай Малахов спроектировал машину времени, дважды два может равняться и пяти, и нулю, и бесконечности.
Бес Сребреник внутри Евгения тихо завыл. Войдя в раж, уважаемая Сильвия Кампанелла Лу Синь фон Каучук снова стала сыпать умопомрачительными терминами типа «квазиэнтропийный репагу-люм», «аберрация состояния», «супрефектная аннигиляция»… потом Афанасьев заткнул уши и не слушал. Добродеев же стоически выдержал экзекуцию и после того, как Сильвия закончила, повернулся к Афанасьеву и с масленой улыбкой на круглом лице спросил:
– Может, у вас, товарищ, есть вопросы к докладчику?
Афанасьев облегченно засмеялся. Сильвия сказала обиженно:
– И вовсе нет ничего смешного. Это означает, что мы можем увидеть Ковбасюка и Буббера в лучшем случае через десять лет их существования в том, петровском мире. Если, конечно, они столько проживут там…
4
Николай Алексеевич Ковалев выразительно покрутил пальцем у виска и, сделав страшное лицо, налил водки присутствующим мужчинам, а дамам вина. Присутствовали Ковалев, Афанасьев и их жены, а по огромной московской квартире банкира Ковалева бегали трое детей: двое ковалевских и афанасьевский Ванька.
– Интересные ты про нас вещи рассказываешь, Женек, – произнес Николай. – По показаниям этого твоего черта Добродеева, моя жена – инопланетянка, что ли, к тому же дочь Люцифера? Слышь, Галька? Ну и биография у тебя, а? Нарочно не придумаешь!
– Да я и не стал бы такое нарочно придумывать, – сказал Афанасьев задумчиво, – если бы воочию не насмотрелся на всякое разное… Вот чуть было на дыбе повисеть не привелось!