Дзынь!
Глухо звякнул, наткнувшись на что-то твердое, заступ в руках Коляна Ковалева.
– Так! – произнес Ковалев, опускаясь на колени и орудуя уже руками.
– Ну, что там?
– Есть! – выдохнул Колян, откидывая последнюю пригоршню земли. – Тут крышка… крышка какого-то сундука. Типа – ларца…
1
– Тяни, да аккуратнее!.. – подал голос старый Вотан, а потом, увидев, как орудует железкой Ковалев, не выдержал и бросился вытаскивать ларец собственноручно. Взявшийся помогать Пелисье был отстранен, да так, что не устоял на ногах и уселся на землю, задрав при этом ноги. Остальные просто отступили, уважая рвение старого диона и его желание первым ознакомиться с содержимым ископаемого ларчика. К тому же, несмотря на преклонный возраст, Вотан Борович обладал прекрасным ударом с обеих рук, коему позавидовал бы иной профессиональный боксер.
Наконец таинственная находка была извлечена из земли. Вотан отряхнул ларец рукавом своего плаща, и без того чудовищно грязного. Афанасьев осторожно выглянул из-за спины старого диона.
Ларец напоминал сильно уменьшенный мусорный контейнер, содержимым которого интересуются любознательные бомжи. Пахло от него примерно так же, а уж когда Вотан сорвал крышку и заглянул внутрь, оттуда хлынула такая волна зловония, что стоявшего ближе всех к находке (если не считать самого первооткрывателя, то есть Вотана) Коляна Ковалева едва не стошнило. Странное дело… Если на улице было не меньше плюс тридцати, то от ларца потянуло холодом, словно открыли морозильник, с протухшей рыбой к тому же. Впрочем, Вотана это ничуть не смутило. Судя по всему облику старого диона, на своем веку ему приходилось иметь дело с куда более дурно пахнущими вещицами. Костистая пятерня Вотана Боровича проникла в глубину ларца, и когда он потянул ее обратно, то в руке его все увидели свернутый в трубочку свиток. Пергамент, определил навскидку знаток древностей Пелисье. Вотан оглядел молчаливо окруживших его товарищей по несчастью, глубоко вдохнул мутный воздух и стал разворачивать свиток. Заглянул туда. Сначала черты его суровой физиономии оставались неподвижными, только брови медленно сошлись на переносице. Потом в лице произошел целый тектонический сдвиг: челюстные мышцы вздулись двумя желваками, на лбу образовались морщины, в которых погибло бы даже самое живучее насекомое, попади оно туда – его бы просто раздавило складками кожи. При этом Вотан так страшно пучил свой единственный глаз, как будто его придавило плитой весом по меньшей мере тонны в три.
Причины этих мимических чудес определились быстро. Вотан открыл рот и сказал:
– Клянусь задницей великанши Хель, пусть я ослепну, если понял хоть что-то из этих проклятых крючков, которые тут понаставлены!..
– Пусть лучше Пелисье, – сказал Афанасьев. – Он всё-таки специалист, понимает в этих делах больше, чем все мы вместе взятые. Ох!.. – вырвалось у него, когда он заглянул в свиток. – Руки бы оторвать тому, кто это писал! Почерк-то, почерк! Говорят, что курица лапой скверно пишет, но как тут нашкрябали – это просто черт знает что!
– При чем тут почерк? – буркнул Пелисье. – К тому же в то время, к которому, по-видимому, относится этот памятник письменности, такое понятие, как почерк, было совершенно неактуально. Так-с! Теперь об этом пергаменте. Это так называемое квадратное еврейское письмо, родственное арамейскому и, собственно, от него и происшедшее. Пергамент очень древний, насколько вообще можно судить. Я датирую его приблизительно первым веком до нашей эры, хотя это черновая, очень приблизительная оценка. Собственно, погрешность моей оценки может составить плюс-минус пять веков.
– Да, вот это писанина! – сказал Колян Ковалев. – Тут без литра не разберешься.
– И с литром не разберешься, Николай, – с досадой сказал Пелисье.
– А можно я? – вдруг произнесла Ксения.
Расступились, пропуская девушку. Самое недоверчивое лицо было, конечно, у Вотана Боровича, у которого отношения с Ксенией не сложились с самого начала.
– Ты-то что можешь, женщина, когда такие умы в беспомощности стоят над сим документом! – проворчал он.
– Да пусть взглянет, – сказала Галлена. – В конце концов, у нас такая ситуация, что хуже уже точно не будет. Читай, Ксения. Если сможешь, конечно.
– Мой дедушка, папин папа, был раввин, – сказала та. – Страшный зануда, из числа тех, про кого сочиняют анекдоты. Так он изучал древнееврейский и талдычил папе, что и я его должна знать. Хотя, по канонам иудаизма, женщине особо ничего знать и не положено. Так или иначе, но дед был такой общественно вредный тип, что легче выполнить его требование, чем каждый день слушать его гнусаво-картавый голосок. Пришлось поучить древнееврейский. Я думала, что помру. Но, на мое счастье, помер как раз дедушка, Соломон Лейбович. А что? Действительно к счастью и к общему облегчению, пора и честь знать – ведь ему было девяносто три года. И умер он не как все честные люди, то есть от старости, а полез в погреб тайком покушать припасы, да так объелся, что скончался от заворота кишок. Вот такой деятель искусств и ремесел. Конечно же, я тут же прекратила учить эту китайскую грамоту. Да нет, о чем я – китайская, по-моему, легче! Но многое я усвоила, так что сейчас попробую прочесть.
Афанасьев, Пелисье, Колян Ковалев переглянулись и вдруг захохотали. После некоторого промедления к ним присоединился и грохочущий хохот Эллера, и серебристый смех Галлены, и бас Альдаира. Не смеялись только Ксения и старый Вотан Борович, который в рассказе девушки, по всей видимости, усмотрел какие-то параллели с собой.
Ксения склонилась над пергаментом. Черные значки, похожие на паучков самой прихотливой формы, уже через минуту стали рябить в глазах. На выручку пришла Галлена.
– Вот что, – сказала она. – Я могу перекачать все твои знания об этом языке прямо из твоей головы, и мы вместе будем переводить. Кстати, я могу перекинуть эту информацию также и Пелисье, потому что он из всех нас наиболее полно разбирается в языках.
– Я тоже разбираюсь в языках, – тупо сказал Эллер и со скрежетом почесал в затылке. – Я умею их готовить.
Галлена только махнула рукой. Потом она повернулась к Ксении и, подняв правую руку с обращенной к израильтянке ладонью, почти коснулась ее высокого лба.
Девушке показалось, словно тонкая, прожигающая кожу металлическая паутина опутала ее голову. В висках заворочались массивные клинья. На лбу Ксении проступили крупные капли пота, она замотала головой, но ладонь дионки словно припаялась ко лбу. Она чувствовала, как беспричинный животный страх заискрился мурашками по спине, где-то внутри тяжело перевернулся массивный, неловкий ком и сдавил внутренности. Галлена тряхнула головой и отступила на шаг. «Ну вот, – прозвучал в голове Ксении отчетливый, ясный голос Галлены, – вот я и взяла твои знания! Сейчас всё будет попроще, подруга».
Ксения вскинула глаза. Прямо перед ней словно висело лицо Галлены, которое показалось ей белым-белым, и тут, как мутные радужные пятна, проступили глаза.