– Странно, батенька. Очень странно! Такая большая повозка, такой крупный, знаете ли, водитель, этакий человечище… нас семь человек, если считать за человеческую единицу этого проклятого феодального кровососа дона Педро, черти б его драли, – и такие маленькие мулы! Архималенькие! Как они все это потащат, батенька?
– А мне другое странно, – немедленно ответил Женя. – Что вы, товарищ Ульянов, после этого злополучного удара по башке, кажется, перестали картавить. Утеряли свой фирменный речевой знак, так сказать!
– В самом деле? – спросил Владимир Ильич, в то время как альгвасилы, подняв его над землей, потащили в повозку. – Да что вы такое говорите? Постойте… Ну-ка… Рррррыба! Рррррак! Крррррасная аррррмия! На горрррре Арарат зреет крррасный виногрррад! Ара-ара-ара-рат, зреет кррррасный виноград! Ай, вот оно что! Вот видите, батенька, во всем нужно находить свои положительные стороны – даже в том, что вас схапала проклятая инквизиция! Впрочем, мне не впервой по тюрьмам!
И Владимир Ильич, задрыгав ногами, запел дрянным дребезжащим голоском, рождающим устойчивые ассоциации с жестяным тазом, в который льется струйка бог весть чего:
Пусть нас по тюрьмам сажа-а-ают,
Пусть нас сжигают огнем!
Пусть в рудники посыла-а-ают,
Вместе все тюрьмы пройдем!!!
Мулы тронули, согласно покачивая головами в такт песне.
1
Путь в центр Толедо, а именно туда направлялся иквизиторский эскорт, был не самый короткий, если читывать скорость мулов. Собственно, любой мало-мальски приличный человек мог спокойно, не торопясь, шагать рядом с повозкой: с такой скверной скоростью она тащилась. Даже если учесть, что поехали только два альгвасила из четырех, а дон Педро ускакал на собственном жеребце, слезно заверив перед этим стражей инквизиции, что он непременно явится в Святую палату для покаяния и наказания. Путь выдался скучный. Женя Афанасьев надеялся хотя бы полюбоваться красотами Толедо, бывшего в то время столицей Испании (точнее, объединенного королевства Кастилия и Арагон).
Вместо созерцания красот пришлось удовлетвориться тем, что подбрасывал путь по, как назло, самым заштатным улочкам столицы Испании. Впрочем, как убедился Женя, в то время Толедо был гремучей смесью убожества и величия. Маленькие грязные домишки лепились прямо к роскошным дворцам, построенным то ли маврами, то ли под прямым мавританским влиянием. Грязная вонючая вода текла по узким улицам с высокими мрачными зданиями по обеим сторонам. Правда, высокими эти здания могли показаться разве что средневековому обывателю, потому что мало какой дворец был выше трех этажей. На улицах было, мягко говоря, уныло, потому что, во-первых, здесь было темно, словно в ущелье. А во-вторых, согласно канонам мавританской архитектуры, на улицы не выходило практически ни одно окно. Впрочем, самим обитателям Толедо так не казалось: по улицам, ловко перепрыгивая через зловонные потоки, шли модницы, поцокивая высокими деревянными каблуками, девушки с мантильями на головах, сопровождаемые расторопными дуэньями, бедняки в лохмотьях настолько бесформенных, что трудно было представить, какого все это фасона и из чего сшито.
На фоне вечно спешащей современной Москвы, неулыбчивой и деловитой, испанское население показалось Жене Афанасьеву неспешным, довольным жизнью и не утруждающим себя погоней за временем. Даже бедняки весело хохотали, показывая не бог весть какое количество зубов. Деловитые и разбитные торговцы-мавры прытко рыскали промеж граждан Толедо, предлагая решительно всё – от вина, которое им самим пить было запрещено, и разной снеди до отрезов ткани, зеркал и женских чепчиков, расшитых рюшечками.
Однако когда на улице появлялась повозка с альгвасилами, веселье мгновенно затихало, словно огромная невидимая рука душила все звуки и стирала все улыбки. Священник в белой сутане, встреченный нашими героями неподалеку от церкви Санто-Доминго-эль-Антигуо, сурово посмотрел на ППС инквизиции и проводил его долгим взглядом.
– Мрачный парень! – воскликнул Женя. – И церковь такая… мрачная!
– Э, батенька, – быстро возразил образованный Владимир Ильич, – эта церковь расписана великим Эль Греко!.. то есть будет расписана, – поправился он.
Из церкви стройно тянулись мрачные католические гимны. От их звуков, казалось, стыла кровь в жилах. Женя представил себе ряды священников в белом, с одинаковыми впалыми щеками, съеденными истовой аскезой, с лихорадочно-фанатичным взглядом… стены храма, мутные лики святых, звук органа, поющий о бренности жизни… Ему стало жутко. Он скрипнул зубами и произнес:
– Давайте и мы споем, а, товарищ Ульянов? Помирать – так с музыкой! Не всё ж этим инквизиторам тянуть свою нудную хоральную латынь!
– А что? – спросил Владимир Ильич. От удара эфесом шпаги по голове у него в мозгах, видно, что-то сдвинулось, и потому он был беспричинно весел – совершенно вразрез с ситуацией. – Что споем? Какие песни?
– Только увольте от ваших революционных!..
– Да я уж понял, что вы реакционер, батенька, – ухмыльнулся Ильич.
– Это вы скажете сеньору Торквемаде!
При этом имени все сидящие в повозке согласно вздрогнули, мулы задрожали и забили хвостами, словно отгоняя мух, а несколько проходящих мимо уличных торговцев бросились бежать врассыпную. Один так торопился, что даже уронил лоток.
Женя покосился на них, потом на девушку, в полуобморочном состоянии сидевшую рядом с ним, тупо уставился в спины своего конвоя, а потом заорал во всю глотку:
– Любимую коляновскую!.. «Гоп-стоп, мы подошли из-за угла!.. Гоп-стоп, ты много на себя взяла!.. (Женя выразительно толкнул девушку локтем.) Теперь оправдываться поздно, посмотри на звезды, посмотри на это небо…» Владимир Ильич, подтягивайте за мной! «…взглядом, бля, тверезым, посмотри на это море – видишь это всё в последний раз!»
– Актуальное звучание! – одобрил товарищ Ульянов, и следующий куплет (перескочив, впрочем, через один и нещадно перевирая слова) они уже выводили вместе:
Гоп-стоп, теперь пощады не проси.
Гоп-стоп, и на луну не голоси,
Ух, это каменное сердце жабы подколодной,
А лучше позовите Герца, старенького Герца,
Он прочтет ей модный, самый популярный,
В нашей синагоге отходняк!!! [9]
Характерно, но стражи порядка даже не сделали попытки помешать задержанным закончить их бравую вокальную партию. Наверно, звуки незнакомой песни на неведомом языке хоть как-то разгоняли мутную, душную скуку, опускавшуюся на Толедо в связи с полдневной жарой. Улицы пустели по мере приближения повозки к конечному пункту пути, и когда наконец мулы выехали на небольшую площадь к приземистому двухэтажному зданию с парадным входом в готическом стиле, Женя и Ильич, бодрясь, распевали залихватское: