Вот и сейчас под рукоплескания всех собравшихся через Триумфальные ворота в сопровождении сенаторов, друзей, соратников вступал в цирк высокий, плотно сложенный человек с непокрытой темноволосой головой, на которой, однако же, незримо лежал венец повелителя Рима. (Лавровый венок, щекотавший ему лысину, он только что отдал одному из сенаторов на суп.) Облачен в белую тогу с широкой голубой каймой, надетую поверх льняной туники. Загорелое лицо с длинным, но довольно прямым носом и сильно выдающимся вперед подбородком, короткие волосы и задумчивый взгляд. Полнеющая фигура и начинающий расти второй подбородок отражали последствия многих сотен пиров, где властитель, невоздержанный в еде и питье, уже заработал себе несварение желудка.
Это был Гай Юлий Цезарь.
После того как диктатор занял свое место в почетной ложе и взял в руки табличку с расписанием сегодняшних представлений, был подан сигнал к началу гладиаторских боев.
Римляне всегда считали себя наделенными чувством юмора. Наверное, именно поэтому гладиаторские бои были начаты действом, показавшимся всем чрезвычайно остроумным. На арену вышли два десятка гладиаторов, на головы которых были надеты шлемы с глухими забралами, имеющими только маленькие, неправильно расположенные дырочки для глаз. Эти несчастные именовались андабатами. Они были одеты в белые туники и вооружены короткими мечами. Шлемы не позволяли видеть почти ничего, и потому бой шел практически вслепую. Андабаты били и кололи мечами на слух. Самые сообразительные становились на четвереньки и, ползая по посыпанной толченым серым мрамором арене, орудовали мечом на уровне колен. Зрители хохотали. Это увлекательное действо получило прозвище «римских жмурок». Оканчивались жмурки обычно тем, что лорарии, служители цирка, выступали на арену и раскаленными прутьями подгоняли андабатов в правильном направлении, сталкивая их друг с другом.
Восседая в своей ложе, Цезарь ленивым оком наблюдал за тем, что происходит на арене. Он искренне полагал, что ничто в жизни уже не сможет его удивить. В юности он был склонен к ужасающим безрассудствам, которые впоследствии открыли ему власть над Римом. Еще каких-то пять лет назад он не восседал в ложе властелина Рима, а стоял на берегу маленькой речушки под взглядами пяти тысяч солдат, одного легиона, который и составлял все его войско. Цезарь обратился к унылым соратникам: «Если я не перейду эту реку, друзья мои, то это будет началом бедствий для меня, а если перейду, то это станет началом бедствий для всех людей».
Согласно своему имени Юлий юлил до последнего, но потом плюнул и двинулся в речку.
Речка называлась Рубикон. Что было дальше, знают все.
— Божественный Юлий, — обратился к нему прямодушный, как плохо обструганный дуб, Марк Юний Брут, наливая в золотую чашу фалернского, — о чем ты задумался?
— Надоело, — буркнул властитель. — Что бы еще такого придумать?
— Да-а, — протянул Брут, зевая, — ску-у-учно! Что бытакого в самом деле придумать? А то надоело смотреть на этот… цирк.
И он ткнул пальнем в сторону арены, на которую выпускали львов. Из ворот напротив ложи Цезаря выходили гладиаторы-бестиарии, им настоятельно вменялось в обязанность сражаться с этими львами.
— Ску-у-учно… — бубнил Брут, прикидывая, выклянчить ли у Цезаря десять тысяч сестерциев на празднование дня рождения любимой кобылы или же не стоит. А попросить сразу двадцать.
Придумать что-либо оригинальное в самом деле было тяжело. Три года назад Цезарь наконец-то вернулся в Рим, где до его прибытия творились беспорядки. Патриции пьянствовали и буянили, чернь демонстрировала все грани своего плебейского воспитания, различные деятели устраивали оргии прямо в Помпеевой курии римского сената. Возвратившись, Цезарь навел железный порядок одним своим появлением. Еще бы!.. Один за другим в город входили могучие, закаленные в боях легионы триумфатора. В столбах золотой солнечной пыли, бьющихся за колесницей Цезаря, шли, бряцая металлоломом, знатные пленники: Верцингеториг, поверженный вождь галлов, Арсиноя, сестра царицы Клеопатры, маленький сын африканского царя Юбы. Торжественно несли захваченные знамена и военную добычу. Она была неисчислима. Только 2822 золотых венка, подаренных Цезарю различными правительствами и городами, весили восемь тонн! Мелочь… А посередине всего этого великолепия четыре раза проехал на квадриге сам триумфатор, одетый в белую тунику, расшитую узором из пальмовых листьев, и пурпурную вышитую тогу. Его колесницу сопровождали напыщенные ликторы, трубачи и сенаторы, лопающиеся от важности. Солдаты Цезаря согласно древнему обычаю распевали шутливые и не ах как приличные песенки о своем императоре, не забыв упомянуть в них ни его любовных похождений, ни его плешивости, ни растущего брюшка, ни золота, которое он швырял направо и налево.
Среди всего прочего пели: «Прячьте жен: ведем мы в город лысого развратника. Деньги, занятые в Риме, проблудил ты в Галлии».
Но четыре раза раб держал над его головой высшую награду — золотой венок триумфатора, именуемый corona triumphalis. «Подумаешь, песенки, — думал раздухарившийся Цезарь, — пойте и пейте что хотите!..» При раздаче добычи не был забыт ни один житель Рима. Прожорливый плебс расселся за двадцать две тысячи столов и яростно набивал свои ненасытные желудки, улучшая пищеварение возлияниями. Жратвы было столько, что ежедневно кучу яств выкидывали, а избыток вин сливали в Тибр, отчего передохла вся рыба. Зрелища и игры, в которых участвовали пехота, конница и даже боевые слоны Цезаря, пробрали до кишок римлян, воображавших себя пресыщенными и искушенными. Что еще придумать после этого?
Его родовым именем уже назвали месяц его рождения — июль. В его честь строят храмы, его изображения ставят среди богов. Клятва именем Цезаря становится обязательной в судах. Он провел все преобразования, какие только хотел. «Я реформировал календарь, — думал он, — ведь без меня эти свиньи не знали даже, в какой день живут, и путали 7 ноября с 8 марта! А один прожорливый сенатор дошел до утверждения, что количество пятниц на неделе семь. Пьяницы они все, конечно. А в сенате все сволочи, кроме Брута и Кассия Лонгина. А что бы они без меня делали, если б я не провел реформу, пустив на самотек эти возмутительные беспорядки в календаре? Эти болваны, именующие себя римским народом, путали бы Секулярные игры с Весталиями, а Игры Аполлона скрестили бы с Луперкалиями, в результате чего все бы спились и подохли. Что еще я могу сделать после сих славных деяний?» Действительно, что еще?..
В этот момент с криком вскочил сидевший позади впавшего в задумчивость Цезаря прожорливый сенатор Люций Цедиций. Все окружение властителя переглянулось. Жирный сенатор, не радовавшийся ничему, кроме завтрака, обеда и ужина, а в процессе переваривания ужина, уже засыпая, мечтавший о грядущем завтраке, по праву считался самым ленивым и апатичным человеком Рима. Заставить Цедиция раскрыть свои заплывшие жиром глазки и оторвать от каменной скамьи, застеленной роскошным ковром, свою громоздкую задницу могло только что-то совсем поразительное.
— Что такое? — спросил Цезарь.
— Цедиций увидел что-то на арене.