Наконец Чертова подняла голову. Свою.
— Странно, — сказала она. — Эта девочка не из тех, у кого должны быть такие атрибуты. Вы — откуда?
Этот вопрос был явно адресован мне.
— Как вам объяснить… — несколько затруднился я с ответом. — Гм… Мы вылезли из болота, которое вон за тем лесом.
Раздался смех сыщицы-кулинарки Дюжиной. Сначала она смеялась без спецэффектов, потом стала сопровождать свой хохот шипением, какое испускает проколотая автомобильная покрышка, а под конец звонко взвизгнула:
— Ой, не могу! Ой, держите меня, водяные-лешие! Ой, родштвенничков нафла!
— Окстись, балаболка, — строго сказала ей Чертова, — какие они тебе родственники? Они совсем другой породы, чисто людской. И я не могу понять, откуда у этой девочки рожки и… — она закинула Нину к себе на колени и двумя неуловимо быстрыми движениями сорвала с нее сандалии вместе с гольфами, — и копытца. К тому же я не улавливаю причинно-следственной связи между появлением у нее инфернальных стигматов, то бишь этих самых рожек-ножек, и вашей, молодые люди, встречей с братьями Волохами. Конечно, это именно они попались вам. Правда, давно о них не было слышно в наших краях, даже на самой Мифополосе. Давно!
— Кто-кто?
— Да-а, трое братьев Волохов, — сказала зеленоволосая сыщица Дюжина и снова хихикнула, — эти-то трое нам извештны. Они тут всех дофтали еще при наших дедах и прадедах. Эти три ходячих ана-хро-низма (старалась, выговаривала!) нешколько выжили из ума и думают, фто они все еще живут при каком-нибудь царе Дадоне. Или еще каком-нибудь монархе из ихней династии. Отштали от жизни, фто тут шкажешь.
— А где их можно найти? — подпрыгнул я, несмотря на явно увеличенный формат моего живота.
— Последний раз, как передавали, их видели на Мифополосе у Перуновых врат, отсюда туда не попасть НИКОГДА, да и не надо, — сказала Чертова. — Потому что были они там пятьдесят лет тому назад, промелькнули да и убежали. Их все время видят то тут, то там, но все больше врут, что видели. Лично я полагала, что братья Волохи — чистая выдумка, что их нет, и никакой образованный человек или ведьмак, даже черт, не станет верить в такие суеверия. А тут приходите вы и говорите, что вынырнули из Замученных болот и что где-то там, в своей земле, встречались с тремя старыми склочниками, братьями Волохами, которые шут знает сколько не могут поделить отцовское наследство!
— Да, это точно они, стайеры песочные!.. — скрипнул я зубами.
— Параська! — произнесла Чертова. — Чувствую я, что сыскные мои навыки тут бессильны. Тряхнем стариной, ладно! Принеси сюда мое зеркало Истинного Зрения!
— Только не очень трясите… — выдавил Макарка. — А то… превратите нас в хомячков каких-нибудь, вот.
— Что?
— Не очень трясите… стариной. — Телятников так напитал брюхо, что почти не мог говорить, и потому продолжал что-то жевать, хотя вакантных мест в каком-нибудь укромном уголке желудка явно не было. Чертова махнула рукой, а расторопная Параська Дюжина поставила перед ней овальное зеркало размером больше себя самой. Зеркало было в массивной деревянной раме, но Дюжина управлялась с ним так легко, что можно было предположить, будто зеркало Истинного Зрения ничего не весило. Чертова дунула на зеркальную поверхность, протерла это место уголком шали и пробормотала:
— Запылилось… давно в употреблении не было. Подойди сюда, девочка.
Нинка подошла. Превозмогая сытую расслабленность во всем теле, я тоже поднялся со скамьи и быстро заглянул в зеркало.
Никого отражения не было. Нинка НЕ отражалась на зеркальной поверхности, она показывала лишь высокую женщину в платье и черной шали, хозяйку дома. На лице переквалифицировавшейся ведьмы появилась тревога. Она глянула в лицо Нинке, потом поманила рукой Макарку Телятникова:
— Теперь ты.
— А может, не надо? — благодушно протянул Макарка, крутя в руках крылышко и примериваясь, с какой стороны его лучше отработать. — Движение… н-не способствует пищеварению.
Чертова взглянула куда-то поверх телятниковской головы и сердито вздернула верхнюю губу, показывая свои очаровательные клыки. Макарка бросил крылышко и, недовольно бурча, потащился к зеркалу. Оно тотчас же заботливо отразило круглую физиономию человека в покривившихся очках и с перемазанным ртом. Отражение отличалось от оригинала разве что тем, что контуры зеркального Макарки ощутимо подрагивали и расплывались, потом вновь обретали четкие, ясные очертания, а настоящий Телятников стоял неподвижно и вовсе не трясся. Чертова цыкнула и с чрезвычайно ответственным видом заявила:
— Ну, вот это другое дело. Это полный порядок и полное соответствие. Нормальный человек без признака порчи и омраченности. Ты, должно быть, счастлив в своей земле, — заметила Чертова, чуть касаясь плеча Макарки.
— Угу… очень, — буркнул тот и пополз обратно на свое место, впрочем, довольный этим своеобразным диагнозом. Чертова еще долго вглядывалась в зеркало, словно пытаясь считывать с него нечто такое, что укрывается при прямом взгляде на человека. Может, так оно и было. Но только я перевел дух и, подумав, налил себе и Макарке тминной водки («Портвейн 666» получил временную отставку!), клыкастая сыщица повернулась ко мне и глухо выговорила:
— Ну что же, а теперь ты.
1
— Ты, Илья, ты, — повторила Чертова. — Ступай ко мне. Да перестань ты пить водку, с самого болота не просыхаешь!
Эта вдвойне справедливая фраза вызвала у меня смутное: «А она-то откуда знает?.. » Впрочем, она у нас сыщица, могла и поупражняться в дедуктивном методе по славному образу и подобию мистера Холмса. Я поднялся и, подумав, все-таки прежде выпил рюмочку отличнейшей и душистейшей тминной, поддел на двузубую вилочку кусок свининки, закусил и только после этого отправился к зеркалу. Чертова ждала меня, скрестив руки на груди. Вид имела строгий и глубокомысленный. Зеркало, прислоненное к стене, пускало по своей поверхности какие-то концентрические круги, а в глубине его что-то тускло мерцало, разгораясь.
— Перестань жевать, — сказала Чертова. — И что ты пьешь на ходу?.. Стань сюда. Вот так. Смотри в зеркало. Не смейся! Лично я не вижу в вашем деле ничего смешного.
«Да я, собственно, тоже. А если бы не пил, так рано или поздно протрезвел бы и спятил от всего этого окончательно. Зеркало. О! Меня оно отражает. Прямо как Телятникова. Мы отразимы, а вот Нинка — она неотразима. Кррасавица растет, стало быть. Значит… проблема в одной Нинке, так? Ведь ее в зеркале НЕТ. Как будто ее нет и вовсе. То ли девочка, а то ли видение… Ну и рожа у меня! Побриться бы не мешало, кстати. Э-э… э-это еще что такое?»
С зеркалом стало происходить что-то странное. Мое изображение вдруг подмигнуло мне и начало обволакиваться зеленоватой дымкой. В ней проскакивали длинные желтоватые искры, их становилось все больше, и вскоре они стали заплетаться в какую-то прихотливую сеточку, живую паутину, непрерывно подергивающуюся и меняющую свои очертания. Отраженные в зеркале черты моего лица, еще не затянутые этой дымкой и сотканной из длинных желтых искр паутиной, вдруг исказились мучительным сомнением, разорвался рот… И оттуда вырвалось белое облако — кипенно-белое, словно молоко, а не как выдыхаемый на зимнем морозе пар. Мой двойник засмеялся и, протянув руку, смял загустевшее белое облачко, как пачку ваты. Отражение хмыкнуло и начало таять. Когда же от моего двойника, ведущего себя столь возмутительным образом, остались только ворот рубашки, две руки и прядка полос над уже исчезнувшим лбом, правая рука неожиданно сжалась в кулак. Неуловимым движением этот кулак был выброшен вперед. Ох! Мне показалось, что меня настоящего треснули по башке чем-то вроде оглобли или еще каким предметом со сходными весовыми характеристиками! Я едва устоял на ногах, попятился и со всего маху растянулся на обеденном столе. Словно в замедленной съемке, падали на пол жаркое, плюшки, кулебяки, графинчики с водкой — один, другой третий. Как городки, разбитые меткой городошной битой, разлетелись кости объеденного гуся, вывалившись из перевернутого деревянного блюда.