Санитары как-то странно переглянулись. Потом второй посмотрел на своего напарника, на нас и сказал негромко, но чрезвычайно доброжелательно (показывая при этом дынеобразный кулак):
— Знаете что, пацаны. Идите-ка отсюда. Хотя вы не по нашему профилю, мы вас доставим куда следует.
По выражению его лица я понял, что дальнейшая полемика чревата осложнениями. В конце концов, что нам за дело до дерущихся стариканов, если санитары, обязанные приглядывать в том числе и за территорией больничного парка (пусть вполглаза), не считают своим долгом даже прикрикнуть на этих… бородатых спарринг-партнеров?.. Я пожал плечами. Санитары отправились к корпусу больницы, не обращая на нас никакого внимания. На стариканов — тоже. Макар Телятников протянул с легкой ноткой обиды:
— Да не очень-то и хотелось. Пусть себе дальше на асфальте валяются, если это им нравится. Идем, Илюха!
Мы тронулись вдоль ограды, и тут…
— Подождите, юноши!
Голос, дребезжащий, как струйка бог весть чего, льющаяся в жестяной таз. Конечно, несложно было догадаться, из чьей многострадальной среды вырвался этот старческий голосок. Я, не оборачиваясь, крикнул:
— Доброго здоровья и успехов в спорте, дедушки!
— Вы по греко-римской борьбе или классической? — поддержал Макарка. — А вот мы — домой!
— Стойте, отроки!!!
Во втором голосе слышалось столько требовательности и силы, что я невольно остановился. Качнулся лицом к прутьям решетки и спросил:
— Ну, и что пили, дедушки? Видать, крепко употребили, раз пух и перья летят. Даже и не зазывайте. Еще драться полезете. А мне челюсть моя дорога.
— Мы не задержим вас надолго, — пообещал третий старик, поднимаясь с асфальта и отряхивая с одежды грязь. — У нас одна просьба к вам. Подойдите сюда, не бойтесь.
— Еще не хватало пенсионеров бояться, — сказал я. — Вы, дедушки, лучше по домам идите, а то к вам вместо нас патруль ППС подъедет, а эти ребята совсем не такие отзывчивые.
— Я вижу, что вы тоже отзывчивые отроки, — безапелляционно заявил старик с подбитым глазом и с бородой, распушенной по всей груди, как обеденная салфетка. Он явно не вслушивался в смысл моей фразы и куковал то, что навеивали ему маразматические течения в голове. — Уверен я, что вы сможете нас рассудить.
— Вы, конечно, нашли удачное место для судебной тяжбы, или как там называются у вас эти петушиные бои, — сказал я довольно злобно и не особо выбирая выразительные средства для высказывания своих мыслей. — Санитары ваши знакомые, что ли? А то они на вас и не посмотрели.
Старики переглянулись. Тот, что пониже и потолще, с разбитым в кровь носом и рассаженным лбом (кажется, это его всадили головой в бордюр!), сказал гулким, словно из бочки, басом:
— Ступайте же сюда. Если поможете, мы вас наградим.
— А еще говорят, что у наших пенсионеров маленькие пенсии, — сказал я, заинтригованный таким поворотом беседы, и втиснулся между прутьями больничной решетки. Более упитанному Макарке пришлось пройти вдоль ограды и перелезть через калитку, в такой поздний час уже запертую. Когда наконец мы приблизились к воинственным старикам, те выглядели уже не такими взъерошенными и кровь с лиц стерли. Старик, старательно сморкавшийся в балахон своего недавнего соперника, приветливо помахал нам узловатой рукой (со ссаженными от удара костяшками пальцев) и сказал:
— Вы — молодые, у вас свежие мозги. Я так чувствую, что вам нет еще и трехсот лет. Вы нас рассудите.
Мы с Макаркой переглянулись. Нет и трехсот лет… гм… Неужели мы так плохо выглядим? Я всегда считал, что как раз внешность у меня приличная. А эти старикашки… Ну что ж! В конце концов, такие старческие силовые аттракционы с пикантными вопросами в финале подвертывались нам нечасто. Толстый басистый дед сказал, окинув нас внимательным взглядом:
— Сдается мне, братья, что этим молодцам нет и по двуста годов. Молоды, конечно, но, верно, зорки и сметливы. Слушайте же, юноши. Наш отец завещал нам три диковины, очень ценные вещи, а скончался он так скоропостижно, что не успел указать, какую диковину какой брат наследовать должен. И вот ходим мы по разным землям и пытаемся рассудить промеж себя, кто чем владеть должен. Занесло нас и сюда, и вижу я по твоему глазу, бойкому да пытливому, что сумеешь рассудить нас.
Он смотрел прямо на меня. Я подумал, что вся эта седобородая шлеп-компания со своей смехотворной семейной коллизией мне что-то упорно напоминает. Телятников только хмыкнул, а третий дедуля, тот, с писклявым дребезжащим голосом, заявил:
— А мне причится, что и по сту лет нет этим прохожим. Но уж больно досадно и впредь биться да ратиться.
— А что завещал вам отец, дедушки? — осведомился я. — Квартиру в центре города, счет в банке или виллу за городом? Или машину с подземным гаражом и…
— Не то ты говоришь, — перебили меня все трое, а самые толстый наклонился к земле и поднял какой-то сундук древнего вида, окованный по углам мутным желтоватым металлом. Телятников, который следил за руками старика, вытаращил глаза. Наверно, в этот момент он готов был поклясться, что до этого на асфальте не было никакого сундука и вообще ничего, что напоминало бы тот сундук. Впрочем, Телятникова легко удивить: даже от дурацких иллюзионистских штучек Дэвида Копперфилда, в просторечии Додика Коткина, он готов изумляться до частичной потери дара речи.
Сундук распахнули сразу три руки: ни один из дедушек, похоже, не желал уступать двум другим честь открыть эту рухлядь. Я осторожно заглянул внутрь и тут же принялся чихать: в нос ударил целый столб пыли. Басистый старикан, за которым, кажется, признавалось некоторое старшинство, отстранил руки своих собратьев и стал вынимать из сундука:
1) пыльную бутылку с искривленным горлышком, до такой степени перемазанную каким-то серым налетом, что невозможно разглядеть, пуста она или заполнена чем-то хотя бы частично (о том, что в ней, не приходится и гадать);
2) книгу, которую не приняли бы ни в одной библиотеке из-за ее непотребного вида: переплет с какими-то нечистоплотными разводами, желтые страницы, несколько листов торчат из обреза, корешок потрепан и несет на себе лишь остаточные следы какого-то тиснения;
3) нечто, что я сначала принял за огромный дырявый носок, позже оказавшееся головным убором; это какая же должна быть голова, чтобы не побрезговать надеть на нее этот головной убор!
— Так, — сказал я, стараясь говорить солидно и строго, — это, дедушки, и есть ваше наследство? Понятно. У моей бабушки был сундук, ключ от которого она не давала никому. Что я только не нафантазировал об этом сундуке!.. Мне даже казалось, что, если я залезу в этот сундук, тотчас же попаду в какую-нибудь сказку. Еще я думал, что там лежит машина времени или бластер, а бабушка казалась мне волшебницей. Когда она умерла, я все-таки открыл сундук. Там была какая-то рухлядь, разные платочки, старомодные платья невообразимой древности, и все это воняло нафталином.