И отец оставил Динну при себе. Он брал ее с собой в поездки, а когда не мог взять, оставлял у друзей. Он приобщил ее к миру, в котором обитали богатые и знаменитые: отель «Империал» в Токио, «Георг V» в Париже, «Сторк-Клуб» в Нью-Йорке... В последнем Динна не просто побывала, не только посидела на табурете в баре и выпила коктейль «Ширли Темпл», но и разговаривала с этой Ширли Темпл, как взрослая. Папа вел удивительную жизнь. Динна тоже какое-то время. Она за всем наблюдала и, как губка, впитывала впечатления. Танцы в «Эль Марокко», поездки на выходные в Беверли-Хиллз, мир холеных женщин и интересных мужчин – ко всему этому ее приобщил отец. В свое время он успел побыть кинозвездой, потом был автогонщиком, во время войны служил пилотом. Он был игроком по натуре, страстно любил жизнь, женщин и все, на чем можно было летать. Он и Динну хотел обучить этому, ему хотелось, чтобы она узнала, каково это – смотреть на мир с высоты в десять тысяч футов, летать в облаках и жить мечтами. Но у Динны были свои собственные мечты, не похожие на отцовские. Она мечтала о тихой, спокойной жизни, о постоянном доме, о мачехе, которая бы не пряталась в вечно запертой спальне, отделываясь этим «чуть позже, дорогая». В четырнадцать лет Динне надоел «Эль Марокко», а в пятнадцать ей надоело и танцевать с друзьями отца. В шестнадцать она ухитрилась окончить школу и собиралась поступить в колледж Вассара или Смита. Но отец уверял, что это было бы очень скучно. Тогда Динна занялась рисованием. Она рисовала в блокнотах и на холстах, которые возила с собой повсюду. На юге Франции она рисовала на бумажных скатертях, на обратной стороне конвертов писем от друзей отца – своих друзей у нее не было. Динна рисовала на всем, что попадалось ей под руку. В Венеции владелец одной галереи похвалил ее работы и сказал, что, если она задержится подольше, он сможет их выставить. Но отец, естественно, не задержался. Через месяц они уехали из Венеции, еще через два – из Флоренции, в Риме провели полгода, в Париже – месяц и наконец вернулись в Штаты, где отец пообещал, что у нее теперь будет настоящий дом и, может быть, даже с настоящей мачехой в нем. В Риме отец познакомился с американской актрисой. «Она тебе понравится», – пообещал он, пакуя чемоданы для поездки на уик-энд на ранчо актрисы где-то в Калифорнии.
На этот раз он не позвал Динну с собой, он пожелал лететь один. Динну он оставил в Сан-Франциско, в отеле «Фэрмонт». Он дал ей четыре сотни долларов наличными и пообещал вернуться через три дня. Но вышло иначе. Через три часа отец погиб, и Динна осталась совсем одна. На этот раз навсегда. Она вернулась к тому, с чего начинала, – оказалась одна и с нерадостной перспективой «замечательной школы» на горизонте.
Только теперь угроза попасть в закрытую школу маячила перед Динной не долго. На пансион, как и на что-либо другое, просто не было денег. Зато остались долги и гора неоплаченных счетов. Динна позвонила родственникам матери, с которыми давным-давно не общалась. Они приехали за ней в отель и увезли ее к себе. «Но только на несколько месяцев, Динна, ты же понимаешь, мы не можем взять тебя навсегда. Тебе придется найти работу, а когда встанешь на ноги, подыщешь себе жилье». Какая работа? Что она умеет делать? Рисовать? Но это только мечта. Какая теперь разница, что она побывала и в Лувре, и в галерее Уффици, что она провела несколько месяцев в галерее «Же де Пам», что она видела, как ее отец укрощает быков в Памплоне, танцевала в «Эль Марокко» и останавливалась в отеле «Ритц»? Кому какое дело до этого? Никому и никакого. На протяжении трех месяцев Динна успела пожить у двух родственниц – сначала пожила у кузины, потом переехала к тете.
«Это временно, ты же понимаешь». Динна понимала; теперь она знала, что такое боль, что такое одиночество, и сознавала всю серьезность содеянного ее отцом. Он растратил свою жизнь впустую. Теперь Динна поняла и другое – что именно случилось с ее матерью и почему. На какое-то время она даже возненавидела человека, которого так любила, – он оставил ее одну на свете, испуганную, никому не нужную.
Провидение явилось в виде письма из Франции. Во французском суде рассматривалось одно небольшое дело, совсем незначительное, но решение было принято в пользу ее отца. Речь шла о шести или семи тысячах долларов. Динну спрашивали, не соблаговолит ли она поручить своему поверенному связаться с французской фирмой?
«Какой еще поверенный?»
Динна позвонила адвокату из списка, который ей дала одна из теток, и тот порекомендовал ей обратиться в международную адвокатскую контору. В понедельник, в девять часов утра, Динна пришла в офис этой фирмы в маленьком черном платье от Диора, которое отец купил ей во Франции, с черной сумочкой из крокодиловой кожи, которую отец привез ей из Бразилии, и с ниткой жемчуга на шее. Эта нитка – все, что досталось ей в наследство от матери. Диор, Париж, Рио – все это не имело для Динны значения, а обещанные шесть или семь тысяч долларов казались ей целым состоянием. Она мечтала бросить работу и посвятить все время – и день, и вечер – учебе в школе искусств. Динна надеялась, что за несколько лет сумеет сделать себе имя в мире живописи. А пока, по крайней мере в течение ближайшего года, она могла бы жить на эти шесть тысяч. Наверное, могла бы.
С этой мыслью она вошла в огромный просторный кабинет, стены которого были обшиты деревом, и впервые увидела Марка-Эдуарда Дюра.
– Мадемуазель...
Марку еще не доводилось работать с такими делами, как дело Динны. Он специализировался на корпоративных клиентах и обычно занимался сложными международными вопросами, но, когда секретарь изложил ему суть дела Динны, Марк был заинтригован. А когда он ее увидел – нежное создание, хрупкую молодую женщину, похожую на испуганного ребенка, – то был совершенно очарован. Динна вошла в кабинет с удивительной грацией, ее глаза, обращенные к Марку, казались бездонными. Он предложил ей сесть по другую сторону письменного стола. Виду него был самый серьезный, но уже после часа разговора с клиенткой глаза его сияли. Марктоже был в восторге от галереи Уффици, он тоже однажды провел в Лувре несколько дней кряду. И тоже бывал в Сан-Пауло, в Каракасе и Довиле. Динна вдруг поняла, что неожиданно для себя впустила его в свой мир и открыла перед ним окна и двери, которые считала намертво запечатанными. Она рассказала ему об отце, рассказала всю свою грустную историю с начала до конца. Марка поразили ее зеленые глаза – самые большие, какие ему только доводилось видеть, а ее хрупкость тронула его сердце. Ему тогда было тридцать два, в отцы ей он явно не годился и чувства испытывал далеко не отцовские. Однако он взял ее под свое крыло. А три месяца спустя она стала его женой. Скромная церемония бракосочетания состоялась в здании муниципалитета. Медовый месяц они провели в доме матери Марка на мысе Антиб, а затем еще две недели прожили в Париже.
И лишь тогда, уже задним числом, Динна поняла, что она сделала: она вышла замуж не только за человека, но и за страну. За определенный образ жизни. Отныне ей придется быть безупречной во всем, понимающей... и бессловесной. Она поняла, что должна быть милой и обаятельной с друзьями мужа, но, когда он будет уезжать, ее ждет одиночество. А еще ей пришлось отказаться от мысли сделать себе имя в искусстве. Марк этого не одобрял. В период ухаживания ее занятия живописью его забавляли, но живопись как работа для жены его не устраивала. Динна стала мадам Дюра, и для Марка это значило очень много.