– Как после этого проходило расследование дела?
– Да никак. Этот мерзавец отказался говорить. Эдгар отправился с теми материалами, которые мы накопали на месте преступления, в офис окружного прокурора, но там его послали куда подальше. Сказали, что передавать это дело в суд из-за каких-то там сомнений и мелких несовпадений не будут... Отпечатки убитой были на ноже, а как и когда они туда попали, никого не волновало. Убитая тоже никого особенно не волновала. По крайней мере, не до такой степени, чтобы офис окружного прокурора согласился представлять дело о ее убийстве в суде.
Некоторое время они оба молчали. Босх решил, что Хинойос размышляет о сходстве этого дела с делом его матери.
– В результате всего этого, – сказал наконец Босх, – убийцу выпустили, и он разгуливает по улицам, считая, что преступление сошло ему с рук. А человек, который это допустил, сидит за столом у себя в офисе. Он даже выбитое стекло уже вставил и ведет себя как ни в чем не бывало. Такова наша система. Я, конечно, вспылил, а поглядите, к чему это привело? Меня отправили в административный отпуск в связи со стрессом и, вполне возможно, не позволят вернуться к работе.
Прежде чем дать оценку этой истории, доктор Хинойос кашлянула, прочищая горло.
– Рассматривая вашу версию событий, не трудно понять, отчего вы разозлились. Но это не может служить оправданием насилия с вашей стороны. Вы когда-нибудь слышали выражение «затмение нашло»?
Босх кивнул.
– Это один из способов описать вспышку ярости, последствия которой могут быть непредсказуемыми, и причины у каждого индивидуума разные. Но суть одна: накопившееся напряжение находит выход в мгновенном выбросе нервной и физической энергии. Обычно подобные энергетические выплески сопряжены с насилием, которое часто направляется против объекта, не являющегося напрямую ответственным за накопившееся у данного индивидуума напряжение.
– Если вы хотите, чтобы я рассматривал Паундса как невинную жертву, то у вас ничего не выйдет.
– Мне этого не требуется. Я хочу, чтобы вы досконально обдумали этот инцидент и дали наконец себе отчет в его причинах.
– Плохие вещи иногда случаются. Всякое бывает.
– А вам не кажется, что, применяя насилие, вы тем самым уподобляетесь человеку, которого следствие отпустило на свободу?
– Нисколько, доктор. Рассматривая как под микроскопом мою жизнь, вы, конечно, можете делить ее на части, принимать во внимание землетрясения, пожары, наводнения, массовые акты неповиновения и даже Вьетнам. Но когда дело касается нас с Паундсом, все это не имеет значения. Вы можете называть мой случай «мгновенным затмением» или как-то еще. Но позвольте сказать вам одну вещь: иногда в жизни имеет значение одно лишь мгновение, и в тот миг, когда я оказался в стеклянном офисе Паундса, я сделал доброе дело. Если все наши сеансы направлены на то, чтобы объяснить мне мою ошибку, то грош им цена. Я никогда этого не признаю. Позавчера в управлении Ирвинг прижал меня к стене и попросил подумать об извинениях. К черту извинения! Я поступил тогда правильно.
Хинойос кивнула и уселась поудобнее. Сейчас она чувствовала себя не в своей тарелке больше, чем когда-либо за все время общения с Босхом. Мельком посмотрев на часы, она, к большому своему облегчению, обнаружила, что время сеанса истекло. Босх тоже посмотрел на часы и пришел к тому же мнению.
– Похоже, – с иронией произнес он, – что мой случай отбросил психологическую науку на сто лет назад...
– Вы себе льстите. Чем больше врач узнает о личности конкретного пациента и его конкретном случае, тем лучше он понимает поступки людей в целом. Вот почему я люблю свою работу.
– То же самое я могу сказать и о своей работе.
– Вы разговаривали с лейтенантом Паундсом после этого инцидента?
– Я виделся с ним, когда отвозил на станцию ключи от машины. Паундс, видите ли, приказал мне вернуть служебное транспортное средство. Когда я зашел к нему в офис, он чуть истерику не устроил. Мелкий он человечишка, вот что я вам скажу, и, похоже, на подсознательном уровне догадывается об этом.
– Такие люди всегда догадываются, что с ними что-то не так. И комплексуют по этому поводу.
Босх хотел уже было подняться и уйти, когда его взгляд упал на конверт, который доктор Хинойос отодвинула на край стола.
– Так вы посмотрите фотографии?
Она взглянула на конверт и нахмурилась:
– Мне нужно подумать. И основательно. Могу я оставить их у себя до вашего возвращения из Флориды? Или они вам понадобятся?
– Я уже говорил, что вы можете взять их себе.
* * *
В четыре сорок утра по калифорнийскому времени авиалайнер пошел на посадку в международном аэропорту Тампы. Босх смотрел покрасневшими от недосыпа глазами в иллюминатор салона второго класса, впервые в жизни наблюдая восход солнца над Флоридой. Когда самолет, коснувшись колесами бетонки, помчался по посадочной полосе, Босх снял часы и перевел стрелки на три часа вперед. Хотелось заехать в первый попавшийся мотель и немного поспать, но он превозмог себя, зная, что времени в запасе почти нет. Взглянув на захваченную из дома карту автомобильных дорог, он прикинул, что придется затратить не менее двух часов, добираясь из аэропорта до городка с романтическим названием Венеция.
– Как приятно снова увидеть голубое небо.
Женщина, сидевшая рядом с ним у прохода, наклонилась к Босху, чтобы посмотреть в иллюминатор. На первый взгляд ей можно было дать не более сорока пяти, но ее волосы уже побелели. Они немного поговорили в начале полета, и Босх узнал, что дама возвращается во Флориду из Лос-Анджелеса, где прожила пять лет. В отличие от Босха, который никогда прежде не был во Флориде, она возвращалась в родные места. Босх не стал спрашивать, к кому она едет и где находится ее дом, но почему-то подумал, была ли ее голова такой же седой, когда пять лет назад она приехала в Лос-Анджелес?
– Это точно, – сказал Босх. – Терпеть не могу летать ночью.
– Я не о том. Смог. Здесь его нет.
Босх посмотрел на женщину и снова взглянул в иллюминатор.
– Пока нет.
Но та оказалась права. Небо над Флоридой отливало такой яркой, незамутненной лазурью, какой ему почти не приходилось видеть в Лос-Анджелесе.
Пассажиры покидали самолет довольно медленно. Босх оставался на месте, пока салон почти полностью не опустел, потом поднялся с кресла и потянулся, чтобы хоть немного размять задеревеневшие от долгого сидения мышцы спины. Позвоночник хрустнул, словно надломленная ветка сухого дерева. Сняв дорожную сумку с багажной полки, Босх медленно пошел по проходу между креслами к выходу.
Едва он ступил на трап, его, будто влажным теплым полотенцем, окутал воздух Флориды. Войдя в прохладный терминал аэровокзала, он решил арендовать машину о кондиционером, хотя поначалу собирался взять автомобиль с откидным верхом.