Майкл поклонился.
— Но, надеюсь, не последняя.
Голос у него был низкий и звучный; зорко смотрели глаза из-под густых нависших бровей. Густые седые волосы вились и спускались на воротник пиджака. Первобытный человек, достигший высшей ступени развития. На Майкла он произвел глубокое впечатление.
— Я ждал этой чести, сэр, с тех пор, как мы издали вашу книгу, — сказал Майкл.
— Я отшельник, нигде теперь не бываю. По правде сказать — не хочу, многое мне теперь не по вкусу. Я пишу, курю трубку. Позвоните, мы позавтракаем. Кто этот сэр Александр Мак-Гаун? Что он, напрашивается на пощечину?
— Уже получил, сэр, — сказал Майкл.
Сэр Джемс Фоггарт откинулся на спинку кресла и захохотал. Смех у него был протяжный, низкий, глухой, словно смех на тромбоне.
— Здорово! А как приняли вашу речь? Когда-то я многих знал в палате, отцов, дедов теперешних.
— Как объяснить, сэр, что вы, никогда не выходя из дому, так хорошо знаете нужды Англии? — вкрадчиво спросил Майкл.
Сэр Джемс Фоггарт указал своей крупной худой рукой на стол, заваленный журналами и книгами.
— Читаю, — сказал он, — все читаю, зрение мне еще не изменило. Я немало повидал на своем веку.
Он умолк, словно созерцая картины прошлого.
— Вы продолжаете свою работу?
— М-да! Людям будет что почитать, когда я умру.
Мне, знаете ли, восемьдесят четыре.
— Странно, что к вам не заглянули репортеры, — сказал Майкл.
— Как же, заглянули. Были здесь вчера. Трое, с разными поездами, очень вежливые молодые люди. Но я понял, что им не раскусить старика.
В эту минуту дверь раскрылась и вошел сморщенный человек; за ним следовала горничная и три кошки. Сморщенный человек и горничная поставили один поднос на колени сэру Джемсу, а другой — на маленький столик перед Майклом. На каждом подносе была куропатка с картофелем, шпинат и хлебный соус. Сморщенный человек наполнил стакан сэра Джемса ячменной водой, а стакан Майкла — бордо и удалился. Три кошки, громко мурлыча, стали тереться о брюки сэра Джемса.
— Надеюсь, вы ничего не имеете против кошек? Сегодня нет рыбки, киски!
Майкл проголодался и съел всю куропатку. Сэр Джемс почти все отдал кошкам. Потом подали компот, сыр, кофе и сигары. Потом все убрали, кроме кошек, которые, насытившись, улеглись треугольником перед камином.
Сквозь дым двух сигар Майкл смотрел на старика; и хотелось почерпнуть из этого источника мудрости, но брало сомнение — выдержит ли, очень уж он стар! Ну что ж! Попробовать можно.
— Вы знаете Блайта, сэр? Редактора «Аванпоста»? Он пылкий ваш сторонник. А я — лишь рупор.
— Знаю его еженедельник, один из лучших. Но слишком умничает.
— Вы разрешите мне воспользоваться случаем и задать вам несколько вопросов? — сказал Майкл.
Сэр Джемс посмотрел на огонек своей сигары.
— Валяйте!
— Скажите, сэр, может ли Англия действительно обособиться от Европы?
— А может ли она заключить союз с Европой? Альянсы, базирующиеся на обещании помощи — обещании, которое выполнено не будет, — хуже чем бесполезны.
— Но представьте себе, что вновь подвергнется вторжению Бельгия или Голландия!
— Вот разве что так. Но самое главное, мой юный друг, это чтобы в Европе знали, что сделает и чего не сделает Англия в том или ином случае. А этого они никогда не знают. «Коварный Альбион!» Хе-хе! Мы всегда скрываем свои планы до последней минуты. Большая ошибка. Получается, будто мы держим нос по ветру, что, собственно, недалеко от истины при нашей демократии.
— Как интересно, сэр, — солгал Майкл. — А что вы скажете о пшенице? Как стабилизировать цену, чтобы таким путем поощрять развитие земледелия?
— А, это мой конек! Нам нужен хлебный заем, мистер Монт, и государственный контроль. Правительство должно ежегодно скупать заранее необходимое нам количество хлеба и делать запасы, затем по другой цене закупать хлеб у здешних фермеров — так, чтобы они имели хорошую прибыль; а на рынок выбрасывать по цене, средней между этими двумя ценами. И в самом непродолжительном времени у нас будут сеять много пшеницы и земледелие возродится.
— А не повысятся ли цены на хлеб, сэр?
— О нет.
— И не понадобится ли целая армия чиновников?
— Нет — Можно использовать имеющийся аппарат.
— Государственная торговля, сэр? — недоверчиво спросил Майкл.
Голос сэра Джемса загудел еще глуше:
— Случай исключительный — случай важный, — почему бы и нет?
— Ну конечно, — поспешил согласиться Майкл. — Я никогда об этом не думал, но почему бы и нет?.. А что вы скажете об оппозиции, с какой сталкиваешься, когда речь заходит об эмиграции детей? Как вы думаете, не объясняется ли это привязанностью родителей к детям?
— Главным образом объясняется страхом лишиться заработка, получаемого детьми.
— Все же, знаете ли, — проговорил Майкл, — понятно, что не всякому хочется навсегда расстаться со своими детьми, как только им минет пятнадцать лет.
— Понятно! Человеческая природа эгоистична, молодой человек. Цепляться за них и видеть, как они гибнут у тебя на глазах или вырастают для худшей жизни, чем ты сам прожил, — вот, как вы изволили сказать, человеческая природа.
Майкл, который этого не говорил, слегка опешил.
— На эмиграцию детей потребуется очень много денег.
Ногой, обутой в туфлю, сэр. Джемс потрогал кошек.
— Деньги! Золото у нас еще есть, но мы не умеем им пользоваться. Еще один стомиллионный заем — значит государственные расходы увеличатся на четыре с половиной миллиона в год, и ежегодно отправляется по меньшей мерз сто тысяч детей. Через пять лет мы сэкономим эту сумму, ибо не нужно будет выплачивать пособия безработным.
Он махнул сигарой и обсыпал пеплом свой бархатный пиджак.
— Да, пожалуй, — согласился Майкл, стряхивая пепел в кофейную чашку. — Но если отсылать детей вот так, оптом, сумеют ли о них позаботиться, поставить их на ноги?
— Нужно действовать постепенно; была бы охота, все можно сделать.
— А не думаете ли вы, "что там они бросятся в большие города?
— Научите их любить землю и дайте им землю.
— Боюсь, что этого мало, — смело сказал Майкл. — Соблазн города очень велик.
Сэр Джемс кивнул.
— Можно жить в городах, если города не перенаселены. Те, которые поселятся в городах, будут способствовать повышению спроса на наши фабрикаты.
«Ну, — подумал Майкл, — кажется, дело идет неплохо. О чем бы еще его спросить?»
И он задумчиво созерцал кошек, беспокойно ворочавшихся перед камином. Тишину нарушило какое-то странное сопение. Майкл поднял глаза. Сэр Джемс Фоггарт спал! Спящий, он казался еще более внушительным, пожалуй слишком внушительным, ибо храпел на всю комнату. Кошки крепче свернулись клубочком. Слегка запахло гарью. Майкл наклонился и поднял упавшую на ковер сигару. Что теперь делать? Ждать пробуждения или смыться? Бедный старик! Никогда еще фоггартизм не казался Майклу более безнадежным делом, как в этом святилище, у самого первоисточника. Заткнув уши, он сидел неподвижно. Кошки одна за другой встали. Майкл взглянул на часы. "Я опоздаю на поезди, — подумал он и на цыпочках пошел к двери, вслед за дезертирующими кошками. Словно последние силы фоггартизма исходили в храпе! «Прощайте, сэр», — сказал он тихо и вышел. На станцию он задумчиво шел пешком, Фоггартизм! Эта простая, но обширная программа основана, по-видимому, на предпосылке, что люди способны видеть на два дюйма дальше собственного носа. Но верна ли эта предпосылка? А если верна, почему же тогда в Англии такое засилье городов и такое перенаселение? На одного человека, способного здраво заглянуть в будущее и на том успокоиться, имеется девять — а то и девяносто девять, — взгляды которых узки и пристрастны и которые совсем не намерены успокоиться. Политика практиков! Вот ответ на всякие умные мысли, сколько ни кричи о них. «А, да, молодой Монт — политик, но не практик!» такой ярлык равноценен общественной смерти. И Майкл, сидя в вагоне и глядя на английскую траву, чувствовал, словно горсти земли уже сыплются на крышку его гроба. Интересно, есть ли чувство юмора у пеликанов, вопиющих в пустыне? Если нет, плохо им, бедным, приходится: Трава, трава, трава! Трава и города! И скоро, опустив подбородок в воротник теплого пальто, Майкл заснул еще крепче, чем сэр Джемс Фоггарт.