— Больное воображение, родная.
— Ничего больного. Я вижу все слишком ясно.
Она откинула голову, ее круглая шея, белевшая под лампой, судорожно вздрагивала.
— Майкл, поедем в кругосветное путешествие!
— А как же Кит?
— Он еще слишком мал. Мама за ним присмотрит.
Если она идет на это, значит все обдумано!
— Но твой отец?
— Право же, он совсем не стар, и у него остается Кит.
— Ну что ж! Парламентская сессия кончается в августе...
— Нет, едем сейчас.
— Подождем, осталось только пять месяцев. Мы еще успеем постранствовать.
Флер посмотрела ему в глаза.
— Я знала, что своим фоггаргизмом ты дорожишь больше, чем мной.
— Будь же благоразумна, Флер!
— Пять месяцев выносить эту пытку? — она прижала руки к груди. — Я уже полгода страдаю. Должно быть, ты не понимаешь, что у меня больше нет сил?
— Но, Флер, все это так...
— Да, это такая мелочь — потерпеть полное фиаско, не правда ли?
— Но, дитя мое...
— О, если ты не понимаешь...
— Я понимаю. Сегодня я "был взбешен. Но самое разумное — показать им, что это тебя нимало не задевает. Не следует обращаться в бегство. Флер.
— Не то! — холодно сказала Флер. — Я не хочу вторично добиваться того же приза. Отлично, я останусь, и пусть надо мной смеются.
Майкл встал.
— Я знаю, что ты не придаешь моей работе ни малейшего значения, но ты не права, и все равно я уже начал. О, не смотри на меня так, Флер! Это ужасно!
— Пожалуй, я могу поехать одна. Это будет даже интереснее.
— Ерунда! Конечно, одна ты не поедешь. Сейчас тебе все представляется в мрачном свете. Завтра настроение изменится.
— Завтра, завтра! Нет, Майкл, процесс омертвения начался, и ты можешь назначить день моих похорон.
Майкл всплеснул руками. Это не были пустые слова. Не следовало забывать, какое значение она придавала своей роли светской леди, как старалась пополнять свою коллекцию. Карточный домик рухнул. Какая жестокость! Но поможет ли ей кругосветное путешествие? Да! Инстинкт ее не обманывал. Он сам ездил вокруг света и знал, что ничто так не способствует переоценке ценностей, ничто так не помогает забыть и заставить забыть о себе. Липпингхолл, «Шелтер», какой-нибудь приморский курорт на пять месяцев, до конца сессии, — это все не то. Как-то ей нужно опять обрести уверенность в своих силах. Но может ли он уехать до окончания сессии? Фоггартизм, это чахлое растение, лишившись единственного своего садовника, погибнет на корню, если только есть у него корень! Как раз сейчас вокруг него началось движение — то один депутат заинтересуется, то другой. Проявляется и частная инициатива. А время идет — Большой Бэн торопит: безработица растет, торговля свертывается, назревает протест рабочих, кое-кто теряет терпение! И как посмотрит Блайт на такое дезертирство?
— Подожди неделю, — пробормотал он. — Вопрос серьезный. Мне нужно подумать.
Когда Мак-Гаун подошел, у Марджори Феррар мелькнула мысль: «Знает ли он о Бэрти?» Окрыленная своей победой над «этой выскочкой», взволнованная встречей с бывшим любовником, она не вполне владела собой. В соседней комнате, где никого не было, она посмотрела ему в лицо.
— Ну, Алек, все по-старому. Мое прошлое так же темно, как было вчера. Мне очень жаль, что я его от вас скрывала. В сущности, я вам несколько раз говорила, но вы не хотели понять.
— Потому что это было свыше моих сил. Расскажите мне все, Марджори!
— Хочется посмаковать?
— Расскажите мне все, и я на вас женюсь.
Она покачала головой.
— Женитесь? О нет! Больше я себе не изменю. Это была нелепая помолвка. Я никогда не любила вас, Алек.
— Значит, вы любили этого... вы все еще...
— Алек, довольно!
Он схватился за голову и пошатнулся, и ей стало не на шутку жаль его.
— Право же, мне ужасно неприятно. Вы должны забыть меня, вот и все.
Она хотела уйти, но его страдальческий вид растрогал ее. Ей только сейчас стало ясно, до чего он опустошен. И она быстро проговорила:
— Замуж за вас я не выйду, но мне бы хотелось с вами рассчитаться, если я могу...
Он посмотрел на нее.
Ее всю передернуло от этого взгляда. Она пожала плечами и вышла. Люди прошлого века! Она сама виновата: не нужно было выходить за пределы очарованного круга, где никто не принимает жизнь всерьез.
Она прошла по сверкающему паркету под взглядами многих глаз, ловко миновала хозяйку дома и через несколько минут уже сидела в такси.
Она не могла заснуть. Даже если газеты не оповестят о разрыве помолвки, все равно — на нее обрушится лавина счетов. Пять тысяч фунтов! Она встала и просмотрела запись своих долгов. Дубликат находился у Алека. Быть может, он все-таки захочет уплатить? Ведь он сам все испортил, зачем он настоял на суде! Но тут ей вспомнились его глаза. Думать нечего! Она поежилась и снова забралась в постель. Может быть, завтра утром ее осенит какая-нибудь гениальная мысль. Но все гениальные мысли пришли ночью и не давали спать. Москва с Бэрти Кэрфью? Сцена? Америка и кино? Наконец она заснула и утром проснулась бледная и усталая. Вместе с другими письмами ей подали записку от маркиза Шропшира.
«Милая Марджори. Если тебе нечего делать, загляни ко мне сегодня утром. Шропшир»
Что бы это могло быть? Она посмотрела на себя в зеркало и решила, что нужно хоть немного подкраситься. В одиннадцать часов она была у маркиза. Ее провели в рабочий кабинет. Дед стоял без пиджака и рассматривал что-то в лупу.
— Садись, Марджори, — сказал он, — через минуту я буду свободен.
Сесть было негде, разве что на пол, и Марджори Феррар предпочла стоять.
— Я так и думал, — сказал маркиз. — Итальянцы ошиблись.
Он отложил лупу, пригладил седые волосы и взлохмаченную бородку. Потом двумя пальцами подкрутил кверху бровь и почесал за ухом.
— Ошиблись; никакой реакции нет.
Он повернулся к внучке и сощурился.
— Ты здесь еще не была. Садись на окно.
Она уселась спиной к свету на широкий подоконник, под которым скрывалась электрическая батарея.
— Итак, та довела дело до суда, Марджори?
— Да, пришлось.
— А зачем?
Он стоял, слегка склонив голову набок, щеки у него были розовые, а взгляд очень зоркий. Она подумала: «Ну что ж... Я его внучка. Рискну».
— Простая честность, если хотите знать.