– Здравствуйте, мисс Черрел! Перед нею стоял высокий мужчина в сером цилиндре, с переброшенным через плечо большим футляром от полевого бинокля.
– Мы встречались с вами у памятника Фошу и на свадьбе вашей сестры.
Помните?
– Ну как же! Вы – мистер Масхем.
Сердце девушки учащённо забилось. Она старалась не смотреть в сторону Уилфрида.
– Сестра пишет?
– Да, было письмо из Египта. В Красном море они, видимо, попали в страшную жару.
– Выбрали, на какую поставить?
– Нет ещё.
– Я не связывался бы с фаворитом, – не вытянет.
– Мы хотели на Бленхейма.
– Что ж, хорошая лошадь и на поворотах послушная. Но у её владельца в конюшне есть другая, поинтереснее. Я вижу, вы – новичок. Подскажу вам две приметы, мисс Черрел, и смотрите, чтобы у вашей лошади была хоть одна из них: во-первых, подъемность сзади; во-вторых, индивидуальность, не внешний вид, а именно индивидуальность.
– Подъемность сзади? То есть круп выше, чем остальная спина? Джек Масхем улыбнулся:
– Примерно так. Как только заметите это в лошади, особенно если ей надо брать подъем, ставьте не колеблясь.
– А что такое индивидуальность? Это, когда она поднимает голову и смотрит поверх людей в пространство? Я однажды видела такую.
– Честное слово, из вас получилась бы замечательная ученица. Вы прямо-таки прочли мою мысль.
– Но я не знаю, какая это была лошадь, – призналась Динни.
– Очень странно.
Девушка увидела, что благожелательный интерес словно застыл на лице
Масхема. Он приподнял шляпу и отвернулся. За её спиной раздался голос
Уилфрида.
– Ну, я поставил десятку.
– Пойдём на трибуну и посмотрим скачки.
Уилфрид, по-видимому, не заметил Масхема, и Динни, идя с ним под руку, старалась забыть внезапно застывшее лицо её собеседника. Вид толпы, где каждый изо всех сил протискивался вперёд, чтобы поскорее "узнать свою судьбу", готвлек девушку, и, когда они подошли к трибуне, ей уже было безразлично все на свете, кроме Уилфрида и лошадей. Им достались стоячие места у барьера, поблизости от букмекеров.
– Я запомнила – зелёный и шоколадный, как конфеты. Фисташки – моя любимая начинка. Сколько я могу выиграть, милый?
– Послушаем.
В общем шуме они различили слова:
– Бленхейм – восемнадцать против одного.
– Сто восемьдесят! – воскликнула Динни. – Вот замечательно!
– Видишь, у Бленхейма прочная репутация, она идёт не из конюшен.
Скоро следующий заезд. Смотри, уже выводят. Жокеев в зелёном и шоколадном двое. Вторая из лошадей – наша.
Парад, упоительный для всех, кроме самих лошадей, позволил Динни разглядеть выбранного ими гнедого, масть которого прекрасно гармонировала с цветами наездника.
– Нравится он тебе, Динни?
– Мне почти все лошади нравятся. Правду говорят, что можно определить по виду, какая лучше?
– Нет, неправду.
Лошади повернули и лёгким галопом проскакали мимо трибун.
– Ты не находишь, что у Бленхейма круп выше остальной спины?
– Нет. Красиво идут. А почему ты спрашиваешь?
Но Динни только прижала к себе его руку и слегка вздрогнула.
Биноклей у них не было, и когда начался заезд, они ничего не смогли разглядеть толком. Позади них какой-то мужчина то и дело вскрикивал:
– Фаворит ведёт!.. Фаворит ведёт!..
Когда лошади прошли Тэттенхэм Корнер, тот же мужчина, захлёбываясь, переменил мнение:
– Паша… Паша возьмёт!.. Нет, Фаворит… Нет, не он!.. Илиада!.. Илиада вырвалась!..
Уилфрид стиснул руку Динни.
– Наш! Смотри – вон там! – бросил он.
Динни увидела на другой стороне круга лошадь под розово-коричневым жокеем, которого обходил шоколадно-зелёный. Обошёл, обошёл! Они выиграли!
Толпа пришла в замешательство и умолкла, а они стояли и улыбались друг другу. Этот выигрыш – знамение!
– Я получу твои деньги, разыщем машину и домой.
Уилфрид настоял, чтобы Динни взяла себе все деньги, и она присоединила их к своему сокровищу. Лишняя гарантия на тот случай, если ему вздумается избавить её от себя!
На обратном пути они снова заехали в Ричмонд-парк и долго сидели среди молодых папоротников, слушая кукушек и чувствуя себя бесконечно счастливыми в успокоительно шепчущей тишине солнечного дня.
Они пообедали в одном из ресторанов Кенсингтона, и Уилфрид в конце концов расстался с ней на углу Маунт-стрит.
Ночью Динни не тревожили ни сны, ни сомнения, и к завтраку она вышла с ясными глазами и лёгким загаром на щеках. Её дядя читал "Дейли фейз". Он отложил газету и сказал:
– Пробеги её, Динни, когда выпьешь кофе. В ней есть кое-что, заставляющее усомниться в том, что редакторы – тоже люди и наши братья. И кое-что, не оставляющее сомнений в том, что издатели к последним не относятся.
Динни прочла письмо Компсона Грайса, напечатанное под шапкой:
ОТСТУПНИЧЕСТВО МИСТЕРА ДЕЗЕРТА.
НАШ ВЫЗОВ ПРИНЯТ.
ПРИЗНАНИЕ.
Под заголовком были помещены две строфы из поэмы сэра Альфреда
Лайела «Богословие перед казнью».
Для чего? Ни за славу я жизнь отдаю, Я и жил и погибну безвестно;
Не за право на место в небесном раю, Торговаться с всевышним невместно.
Но, блюдя англичанина имя и честь,
Предпочту умереть, чем позор перенесть.
Я сегодня усну меж несчётных костей
Тех, о ком все давно позабыли,
Кто служил безымянно отчизне своей,
Кто лежит в безымянной могиле
И о ком не расскажет надгробный гранит,
Как солдат и в мучениях верность хранит.
Розоватый загар на лице Динни сменился багровым румянцем.
– Да, – печально вымолвил сэр Лоренс, наблюдая на нею, – дело сделано, как сказал бы старый Форсайт. Тем не менее я вчера разговаривал с одним человеком, и он считает, что в наше время больше нет неизгладимых пятен. Сжульничал в карты? Украл ожерелье? Поезжай за границу года на два, – и все забудется. А сексуальные аномалии, с его точки зрения, давно уже в порядке вещей. Так что мы можем ещё утешаться!
– Меня возмущает лишь одно: теперь каждый червяк будет вправе болтать всё, что ему заблагорассудится.
Сэр Лоренс кивнул:
– Чем крупнее червяк, тем больше он убеждён в своих правах. Но бес покоиться надо не о червях, а о тех, кто "блюдёт англичанина имя и честь". Такие ещё попадаются.