– Алло... Ты, Уилфрид?.. Говорит Майкл... Слушай, один из наших упаковщиков таскал «Медяки». Его выставили, беднягу. Я и подумал – не заступишься ли ты за него, – старый Дэн меня и слушать не станет... да, у него жена ровесница Флер... говорит – воспаление легких. Больше таскать не станет – твои-то наверняка! Страховка благодарностью – а?.. Спасибо, старина, очень тебе благодарен. Так ты заглянешь сейчас? Домой можем пойти вместе... Ага! Ну ладно, во всяком случае ты сейчас заглянешь! Пока!
Хороший малый этот Уилфрид! Действительно, чудесный малый, несмотря на... несмотря на что?
Майкл положил трубку, и вдруг ему вспомнились облака дыма, и газы, и грохот – все то, о чем его издательство принципиально отказывалось что-либо печатать, так что он привык немедленно отклонять всякую рукопись на эту тему. Война, может быть, и кончилась, но в нем и в Уилфриде она все еще жила.
Он взял трубку.
– Мистер Дэнби у себя? Ладно! При первой попытке к бегству дайте мне знать...
Между Майклом и его старшим компаньоном лежала пропасть не менее глубокая, чем между двумя поколениями, хотя отчасти ее заполнял мистер Уинтер – добродушный и покладистый человек средних лет.
Майкл, собственно, ничего не имел против мистера Дэнби – разве только то, что он был всегда прав, этот Филипп Норман Дэнби, из Скай-Хауза, на Кемден-Хилл. Это был человек лет шестидесяти, отец семейства, высоколобый, с грузным туловищем на коротких ногах, с выражением лица и непоколебимым и задумчивым. Его глаза были, пожалуй, слишком близко поставлены, нос – слишком тонок, но все же в своем большом кабинете он выглядел весьма внушительно. Дэнби отвел глаза от пробного оттиска объявлений, когда вошел Уилфрид Дезерт.
– А, мистер Дезерт! Чем могу служить? Садитесь!
Дезерт не сел, посмотрел на рисунки, на свои пальцы, на мистера Дэнби и проговорил:
– Дело в том, что я прошу вас простить этого упаковщика, мистер Дэнби.
– Упаковщика? Ах да! Бикета! Это вам, наверно, сказал Монт?
– Да. У него молоденькая жена больна воспалением легких.
– Все они приходят к нашему милому Монту со всякими россказнями, мистер Дезерт, – он очень мягкосердечен. Но, к сожалению, я не могу держать этого упаковщика. Это совершенно безобразная история. Мы давно стараемся выследить причину наших пропаж.
Дезерт прислонился к камину и уставился на огонь.
– Вот, мистер Дэнби, – сказал он, – ваше поколение любит мягкость в литературе, но в жизни вы очень жестоки. Наше – не выносит никакого сентиментальничанья, но мы во сто раз менее жестоки в жизни.
– Я не считаю это жестокостью, – ответил мистер Дэнби, – это просто справедливость.
– А вы знаете, что значит справедливость?
– Надеюсь, да.
– Попробуйте четыре года посидеть в аду – тогда и говорите!
– Я, право, не вижу никакой связи. То, что вы испытали, мистер Дезерт, конечно, очень тяжело.
Уилфрид повернулся и посмотрел на него в упор.
– Простите, что я так говорю, но сидеть тут и проявлять справедливость – еще тяжелее. Жизнь – настоящее чистилище для всех, кроме тридцати процентов взрослых людей.
Мистер Дэнби улыбнулся.
– Мы просто не могли бы вести наше дело, мой юный друг, если бы перестали от каждого требовать исключительной честности. Не делать разницы между честностью и нечестностью было бы весьма несправедливо. Вы это прекрасно знаете.
– Ничего я «прекрасно» не знаю, мистер Дэнби, и не верю тем, кто говорит, что все знает прекрасно.
– Ну, давайте скажем, что есть просто правила, которых нужно придерживаться, чтобы общество могло какимто образом существовать.
Дезерт тоже улыбнулся.
– А, к черту правила! Сделайте это как личное одолжение мне. Ведь эту проклятую книгу написал я!
Никаких признаков борьбы на лице мистера Дэнби не отразилось, но его глубоко посаженные, близко поставленные глаза слегка заблестели.
– Я был бы очень рад, но тут дело... гм-м... ну, совести, если хотите. Я не преследую этого человека. Я только его увольняю, вот и все.
Дезерт пожал плечами.
– Что ж, прощайте! – и вышел.
У дверей Майкл изнывал от неизвестности.
– Ну, как?
– Ничего не вышло. Старый хрыч чересчур справедлив.
Майкл взъерошил волосы.
– Подожди в моей комнате пять минут, пока я скажу этому бедняге, а потом я пойду с тобой.
– Нет, – сказал Дезерт, – мне в другую сторону.
Не то, что Дезерт «шел в другую сторону» – это часто с ним бывало, нет, что-то в звуке его голоса, выражении его лица не давало Майклу покоя, пока он спускался вниз, к Бикету. Уилфрид был страшный чудак вдруг совершенно неожиданно замыкался в себе.
Спустившись в «преисподнюю», Майкл спросил:
– Бикет ушел?
– Нет, сэр, вот он.
Действительно, вот он – его потертое пальто, бледное, изможденное лицо с несоразмерно большими глазами, узкие плечи.
– Очень жаль, Бикет, мистер Дезерт был там, но ничего не вышло.
– Не вышло, сэр?
– Держитесь молодцом, где-нибудь устроитесь.
– Боюсь, что нет, сэр. Ну, спасибо вам большое, и мистера Дезерта поблагодарите. Спокойной ночи, сэр, счастлив оставаться!
Майкл посмотрел ему вслед – он прошел по коридору и исчез в уличной мгле.
– Весело! – сказал Майкл и рассмеялся...
Естественные подозрения Майкла и его старшего компаньона, что Бикет сочиняет, были неосновательны: и про жену и про воспаление легких он сказал правду. И, шагая по направлению к Блэкфрайерскому мосту, он думал не о своей подлости и не о справедливости мистера Дэнби, а о том, что же он скажет жене. Конечно, он ей не признается, что его уличили в краже; придется сказать, что его выгнали за то, что он «нагрубил заведующему»; но что она теперь о нем подумает, когда все зависит именно от того, чтобы не грубить заведующему? Странная вещь – его чувство к ней: изо дня в день он приходил на работу в таком состоянии, словно «половина его нутра» оставалась в комнате, где лежала жена, а когда, наконец, доктор сказал ему: «Теперь она поправится, но она сильно истощена, надо ее подкормить», страх за нее привел его к твердому решению. В следующие три недели он «спер» восемнадцать экземпляров «Медяков», включая и те пять, которые нашли в его кармане. Он таскал книгу мистера Дезерта только потому, что она «здорово шла», и теперь он жалел, что не схватил еще чью-нибудь книжку. Мистер Дезерт оказался очень порядочным человеком. Бикет остановился на углу Стрэнда и пересчитал деньги. Вместе с двумя фунтами, полученными от Майкла, и жалованьем у него было всего-навсего семьдесят пять шиллингов. Зайдя в магазин, он купил мясной студень и банку сгущенного супа, который можно было развести кипятком. С набитыми карманами он сел в автобус и сошел на углу маленькой улички на южном берегу Темзы. Он с женой занимал две комнатки в нижнем этаже за восемь шиллингов в неделю и задолжал за три недели. «Лучше уплатить, – подумал он, – хоть крыша над головой будет, пока жена не поправится». Ему легче будет сообщить ей о потере работы, показав квитанцию и вкусную еду. Какое счастье, что они поостереглись заводить ребенка! Он спустился в подвал. Хозяйка стирала белье, Она остановилась в искреннем изумлении перед такой полной и добровольной расплатой и справилась о здоровье жены.