– Компромисс – это сущность всяких разумных отношений и между отдельными людьми и между странами. Нельзя чуть ли не каждый год заново портить себе жизнь.
– Это так по-английски! – пробормотала Аннет. – Мы ведь никогда не знаем, что вы, англичане, будете делать. Вы всегда ждете, откуда подует ветер.
Сомс, как ни глубоко он сочувствовал такой характеристике, во всякое другое время обязательно стал бы возражать – неудобно признаться в собственном непостоянстве. Но марка падала, как кирпичи с воза, и он был раздражен до последнего предела.
– А почему бы нам и не выжидать? Зачем бросаться в авантюры, из которых потом не выберешься? Я не желаю спорить. Французы и англичане никогда не ладили между собой и никогда не поладят.
Аннет встала.
– Ты прав, мой друг. Entente, mais pas cordiale . Что ты сегодня делаешь?
– Еду в город, – хмуро ответил Сомс. – Ваше драгоценное правительство напортило во всех делах так, что дальше идти некуда.
– Ты будешь там ночевать?
– Не знаю.
– Ну прощай! Всего доброго! – и она вышла из-за стола.
Сомс угрюмо задумался над хлебом с вареньем – падение марки не шло у него из ум? – и был рад, когда изящная фигура Аннет скрылась с глаз: сейчас ему было не до французских фокусов. Ему страшно хотелось сказать комунибудь: «Я же вам говорил!» Но надо подождать, пока найдется, кому сказать.
Прекрасный день, совсем теплый. И, захватив зонтик, чтобы предотвратить дождь, Сомс отправился на станцию.
В вагоне все говорили о Руре. Сомс терпеть не мог разговаривать с незнакомыми и слушал, прикрывшись газетой. Настроение в публике было до странности похоже на его собственное. Поскольку события причиняли неприятности «гуннам» – их одобряли; поскольку они причиняли неприятности английской торговле – их осуждали; атак как в данный момент любовь к английской торговле была сильнее ненависти к гуннам, события получили совсем отрицательную оценку. Замечание какого-то франкофила насчет того, что французы правы, ограждая себя любой ценой, было принято весьма холодно. В Мейденхеде в вагон вошел новый пассажир, и Сомс сразу понял, что сейчас начнется беспокойство. У пассажира были седые волосы, румяное лицо, живые глаза и подвижные брови, и через пять минут он уже спрашивал всех бодрым голосом, слышали ли они о Лиге наций? Первое впечатление Сомса подтвердилось; он выглянул из-за газеты. Ну ясно, сейчас этот тип оседлает своего конька! Вот, пошел! Суть не в том, объявил новый пассажир, получит ли Германия тумака, Англия – монету, а французы – утешение, а в том, получит ли весь мир спокойную и мирную жизнь. Сомс опустил газету. Если действительно хочешь мира, продолжал пассажир, надо забыть свои личные интересы и думать об интересах всего людского коллектива. Благо всех есть благо каждого. Сомс сразу почуял ошибку. Может быть, и так, но благо одного не всегда будет благом для всех. Он почувствовал, что если не сдержится, он возразит этому человеку. Человек этот – чужой, из споров вообще ничего хорошего не выходит. Но, к несчастью, его молчание среди общих споров о том, что от Лиги наций «толку не дождешься», показалось оратору сочувственным, и этот тип непрестанно подмигивал ему. Спрятаться за газетой было бы слишком подчеркнуто, и положение Сомса становилось все более ложным, пока поезд не остановился у Пэддингтонского вокзала. Он поспешил к такси. Голос за его спиной проговорил:
– Безнадежная публика, сэр, правда? Рад, что хоть вы со мной согласились.
– Конечно, – буркнул Сомс. – Такси!
– Если только Лига наций не будет функционировать, мы все провалимся в преисподнюю.
Сомс повернул ручку дверцы.
– Конечно, – повторил он. – Полтри, – бросил он шоферу, садясь. Его не поймаешь – этот человек определенно смутьян.
В такси он понял, насколько он расстроен. Он сказал шоферу: «Полтри!» – адрес, который контора «Форсайт, Бастард и Форсайт» переменила двадцать два года назад, когда, слившись с конторой «Кэткот, Холидей и Кингсон», стала называться «Кэткот, Кингсон и Форсайт». Исправив ошибку, он опустил голову в мрачном раздумье. Падение марки! Теперь все понимают, в чем дело, но если ОГС перестанет выплачивать дивиденды – можно ли тогда надеяться, что пайщики будут считать виновниками французов, а не директоров? Сомнительно! Директоры должны были все предвидеть. Впрочем, в этом можно обвинять всех директоров, кроме него: он лично никогда бы не взялся за иностранные дела. Если бы он только мог с кем-нибудь поговорить обо всем! Но старый Грэдмен не поймет его соображений. И, приехав в контору, он с некоторым раздражением посмотрел на старика, неизменно сидящего на своем стуле-вертушке.
– А, мистер Сомс, я ждал вас сегодня все утро. Тут вас спрашивал какой-то молодой человек из ОГС. Не хотел сказать, в чем дело, говорит, что хочет видеть вас лично. Он оставил свой номер телефона.
– О! – сказал Сомс.
– Совсем юнец, из канцелярии.
– Как он выглядит?
– Очень аккуратный, приятный молодой человек. Произвел на меня вполне хорошее впечатление. Фамилия его Баттерфилд.
– Ну, позвоните ему, скажите, что я здесь, – и, подойдя к окну. Сомс уставился на совершенно пустую стену напротив.
Так как он не принимал активного участия в делах конторы, кабинет его был расположен далеко, чтоб никто не мешал. Молодой человек! Странное посещение! И он бросил через плечо:
– Не уходите, когда он явится, Грэдмен, я о нем ничего не знаю.
Мир меняется, люди умирают, марка падает, но Грэдмен всегда тут – седой, верный; воплощенная преданность и надежная опора, настоящий якорь.
Послышался скрипучий, вкрадчивый голос Грэдмена:
– Эти французские дела – нехорошо, сэр. Горячая публика. Я помню, как ваш батюшка, мистер Джемс, пришел в тот день, как была объявлена франко-прусская война, – он совсем еще был молодым, лет шестьдесят, не больше, Я точно помню его слова: «Ну вот, – сказал он, – я так и знал». И до сей поры ничего не изменилось. Ведь немцы и французы – что собака с кошкой.
Сомс, который повернулся было к Грэдмену, снова уставился в пустую стену. Бедный старик Грэдмен совсем устарел! Что бы он сказал, если бы узнал, что Сомс принимает участие в страховании иностранных контрактов?
Оттого, что перед ним сидел старый, верный Грэдмен, ему как-то легче стало думать о будущем. Сам он, возможно, проживет еще лет двадцать. Что он увидит за это время? Какой станет старая Англия к концу этого срока? «Что бы ни говорили газеты, мы не так глупы, как кажется, – подумал он. – Только бы нам суметь удержаться от всякой наносной чуши и идти своим путем».
– Мистер Баттерфилд, сэр!
Гм! Юноша, видно, поторопился. Под прикрытием добродушно-вкрадчивых приветствий Грэдмена Сомс «произвел разведку», как выражался его дядя Роджер. Аккуратно одет, отложной воротничок, шляпу держит в руке – совсем обыкновенный, скромный малый. Сомс слегка кивнул ему.