– Должно быть, чудесно. Наши предки были католики. У них было имение Нэйзби; вот мы и свое назвали Нэйзби. А бабушка моя была французская креолка из Луизианы. Правда, что в Англии считают, будто в креолах есть негритянская кровь?
– Мы очень невежественны, – сказал Джон. – Я-то знаю, что креолы это старые испанские и французские семьи. В вас обоих есть что-то французское.
– Во Фрэнсисе – да. А мы не проехали этот курган? Мы уже сделали добрых четыре мили, а говорили – до него только две.
– А не все ли равно? Тот, первый, по-моему, не был так уж потрясающе интересен.
Ее губы улыбнулись; она, наверно, никогда не смеялась по-настоящему.
– А какие в этих краях индейцы? – спросил Джон.
– Наверно не знаю. Если есть, так должно быть, семинолы. Но Фрэнсис думает, что эти курганы были еще до прихода теперешних племен. Почему вы приехали в Америку, мистер Форсайт?
Джон прикусил губу. Сказать причину – семейная распря, неудачный роман – было не так-то просто.
– Я сначала поехал в Британскую Колумбию, но там дело не пошло. Потом услышал о персиках в Северной Каролине.
– Но почему вы уехали из Англии?
– Да просто захотелось посмотреть белый свет.
– Да, – сказала она.
Звук был тихий, но сочувственный. Джон был рад, тем более что она не знала, чему сочувствует. Образ его первой любви редко теперь тревожил его – уже год, даже больше, как это кончилось. Он был так занят своими персиками.
Кроме того, Холли писала, что у Флер родился сын. Вдруг он сказал:
– По-моему, надо поворачивать – посмотрите на солнце.
Солнце, и правда, было уже низко за деревьями.
– Ой, да.
Джон повернул коня.
– Давайте галопом, через полчаса сядет; а луны еще долго не будет.
Они поскакали назад по дороге. Солнце зашло еще скорее, чем он думал, стало холодно, свет померк. Вдруг Джон придержал лошадь.
– Простите, пожалуйста; кажется, мы не на той дороге, по которой ехали с пикника. Я чувствую, что мы сбились вправо. Дороги все одинаковые, а лошади только вчера из Колумбии, знают местность не лучше нашего.
Девушка засмеялась.
– Мы заблудимся.
– Хм! Это не шутка в таком лесу. Ему что, конца нет?
– Наверно, нет. Прямо приключение.
– Да, но вы простудитесь. Ночью здорово холодно.
– А у вас только что была испанка!
– О, это неважно. Вот дорога влево. Поедем по ней или прямо?
– По ней.
Они поехали дальше. Для галопа было слишком темно, скоро и рысью ехать стало невозможно. А дорога извивалась бесконечно.
– Вот так история, – сказал Джон. – Ой, как неприятно!
Они ехали рядом, но он еле-еле разглядел ее улыбку.
– Ну что вы! Страшно забавно.
Он был рад, что она так думает, но не совсем с ней согласен.
– Так глупо с моей стороны. Брат ваш меня не поблагодарит.
– Он же знает, что я с вами.
– Если б еще у нас был компас. Так всю ночь можно проплутать. Опять дорога разветвляется! О черт, сейчас совсем стемнеет.
И не успел он сказать это, как последний луч света погас; Джон едва различал девушку на расстоянии пяти шагов. Он вплотную подъехал к ее лошади, и Энн дотронулась до его рукава.
– Не надо беспокоиться, – сказала она, – вы этим только все портите.
Переложив поводья, он сжал ее руку.
– Вы молодчина, мисс Уилмот.
– О, зовите меня Энн. От фамилий как-то холодно, когда собьешься с дороги.
– Большое спасибо. Меня зовут Джон, по-настоящему – Джолион.
– Джолион – Джон, это хорошо.
– А я всегда любил имя Энн. Подождем, пока взойдет луна, или поедем дальше?
– А она когда взойдет?
– Часов в десять, судя по вчерашнему. И будет почти полная. Но сейчас только шесть.
– Поедем, пусть лошади сами ищут дорогу.
– Ладно. Только если уж они нас куда-нибудь привезут, так в Колумбию, а это не близко.
Они поехали шагом по узкой дороге. Теперь совсем стемнело. Джон сказал:
– Вам не холодно? Пешком идти теплее. Я поеду вперед; не отставайте, а то потеряете меня из виду.
Он поехал вперед и скоро спешился, потому что сам замерз. Ни звука нельзя было уловить в нескончаемом лесу, ни проблеска света.
– Вот теперь я озябла, – послышался голос Энн. – Я тоже слезу.
Так они шли с полчаса, ведя лошадей в поводу и чуть не ощупью находя дорогу; вдруг Джон сказал:
– Посмотрите-ка! Что-то вроде поляны! А что там налево чернеется?
– Это курган.
– Только какой, интересно? Тот, что мы видели, или второй, или еще новый?
– Пожалуй, побудем здесь, пока не взойдет луна, а тогда, может быть, разберемся и найдем дорогу.
– Правильно! Тут, наверно, и болота есть. Я привяжу лошадей и поищем, где укрыться. А холодно!
Он привязал лошадей с подветренной стороны, а когда повернулся, она была рядом с ним.
– Жутко здесь, – сказала она.
– Найдем уютное местечко и сядем.
Он взял ее под руку, и они двинулись в обход кургана.
– Вот, – сказал вдруг Джон, – здесь копали. Здесь не будет ветра. Он пощупал землю – сухо. – Присядем здесь и поболтаем.
Прислонившись к стенке вырытой ямы, они закурили и сидели бок о бок, прислушиваясь к тишине. Лошади пофыркивали, тихо переступали, больше не было слышно ни звука. Деревья не шумели – лес был редкий, да и ветер стих, и живого было – только они двое и лошади. Редкие звезды на очень темном небе да чернеющие в темноте стволы сосен – больше они ничего не видели. И еще светящиеся кончики папирос и время от времени – в свете их – лица друг друга.
– Вы, наверно, никогда мне этого не простите, – мрачно сказал Джон.
– Ну что вы! Мне страшно нравится.
– Очень мило, что вы так говорите, но вы, наверно, ужасно озябли. Знаете что, возьмите мой пиджак.
Он уже начал снимать его, когда она сказала:
– Если вы это сделаете, я убегу в лес и заблужусь всерьез.
Джон покорился.
– Просто случай, что это вы, а не кто-нибудь из девочек Блэр, – сказал он.
– А вам бы хотелось?
– Для вас – конечно. Но не для меня, нет, право же!
Они повернулись друг к другу, так что кончики их папирос чуть не столкнулись. Едва различая ее глаза, он вдруг ощутил четкое желание обнять ее. Это казалось так нужно и естественно – но разве можно!