Нет! Только не сейчас!
— Гуров, мы не можем! — потрясенно, отчаянно, с нотками рыданий в голосе.
Господи боже мой, да что еще?!
— Почему не можем? — удалось как-то вытолкнуть ему слова.
— Ты избит! Ты весь синий! У тебя, наверное, все болит внутри, ты…
«Слава тебе господи!» — возрадовался Иван.
— К черту все это, Сашка! — заорал он. — Сейчас меня остановить уже нельзя! Пристрелить можно, остановить нет!
Она кинулась его целовать! Сама!
— Меня тоже! — сквозь поцелуи орала она в ответ. — Пристрелить!
«Пресвятая Богородица и все апостолы иже с ней! — выплыло откуда-то у него в голове. — Спасибо!»
Он рванул с нее свою футболку, в которую она была упакована после душа, и та полетела вторым белым флагом в неизвестность. Последним дополнением в абсолютной, безоговорочной обоюдной капитуляции куда-то полетели ее трусики.
— Сашка! — хрипел он, не понимая, что говорит. — Сашка, все!
— Все! — соглашалась она радостно.
Он взревел, сгреб ее в охапку одним широким быстрым движением и бегом ринулся из кухни, через коридор, не останавливаясь, ногой распахнул дверь в спальню.
И упал вместе с ней на кровать.
Теперь действительно — все!
Он прижимал ее с такой силой, словно хотел раствориться в ней, и целовал жестко, сильно, так, что у нее открылась рана на губе, и он ощутил привкус крови во рту, но не смог остановиться, притушить страсти — потом! Если, конечно, что-то будет потом!
— Иван! — требовала Сашка, не отставая и не уступая ему в неистовстве.
Господи, да она никогда этого не делала — не расслаблялась, забывая обо всем на свете, держала все под контролем, не разрешала себе быть такой, настоящей! Господи, ну можно же хоть один раз забыть обо всем на свете, позволив себе улететь черт-те куда!
— Иван!
— Сейчас, Сашка, сейчас! — пообещал он.
И вошел в нее. И замер.
«Подохнуть можно!» — восторженно подумал он последней осознанной мыслью, проживая этот невероятный момент.
Что они вытворяли!
Отдавали друг другу все, что имели, до последней запятой своего существа — не соперничая, не противостоя — вместе, одним целым, и забирали все!
До последней запятой!
— Ива-а-ан! — заорала во всю глотку Сашка, отшибая чудом сохранившиеся последние крохи сознания Ивана.
Иван Федорович Гуров вернулся к действительности, чувствуя себя распластанным на женщине, судорожно, с хрипом дышащим, выброшенной на берег рыбиной.
«Опупеть!» — Ничего более приличного и интеллигентного подумать в данный момент Иван Федорович Гуров не мог.
Разучился, наверное.
Большим, задыхающимся, неуклюжим морским обитателем он перекатился с Александры и лег рядом на спину, раскинув руки.
Дыхание постепенно успокаивалось, водоплавающий оказался амфибией, быстро проходя все этапы эволюции, превращаясь в млекопитающее, а с постепенным возвращением сознания и в человека разумного, осознавшего себя особью мужеского пола, под названием Иван Гуров. В котором, начавшись неизвестно откуда, нарастала, как ком с горы, злость.
«Так! И что это было?! Что это было, черт возьми?!» — вопрошал неизвестно у кого Иван, чувствуя панику вместе с недоумением.
Он не понял, с чего бы это? Казалось бы, полный кайф и удовлетворение, да еще какое!
«Вот именно! — осенило его внезапно. — Вот именно!»
Он понял, что так его перепугало.
Он, тридцатидевятилетний мужик, с замечательно устоявшейся холостяцкой жизнью, с работой, нравящейся ему до самозабвения, профессионал в знании женщин и любого — от самого простецкого до выкрутасного секса, самостийный, як Украина, всегда — при любых самых замысловатых сексуальных раскладах — контролировал ситуацию, себя, партнершу, свое удовольствие, да любое действие, — похоже, сошел с ума!
Стресс, обстоятельства, баба, доведшая его до полного одурения?!
Да, господи, все это было миллионы раз, и никогда — никогда! — он не терял контроля и не терялся так в женщине — весь, до донышка!
И что такое с ним приключилось сейчас?
Секс такой, что ли, супер-пупер? Да фигня!
В его жизни было столько секса, разнообразного в вариациях и импровизациях! Один раз его партнерша так распалила, что он на время впал в прострацию — и такое было, правда, по молодости! Чего только не было!
Любовь? Да не приведи Господь!
Спаси и сохрани!
Было в его жизни две любви. Большие, настоящие, как ему тогда казалось, с планами о семье и куче сопливых детишек! Прошли как-то! С потерями, не без этого, душевными и пространственными дырками в мужском самолюбии, но прошли, пережил!
Но при всей той любови-моркови, с щенячьей радостью обладания любимой женщиной, чтобы вот так, как сейчас!
«Может, возраст, — уговаривал он себя, — может, так закрутило, потому что хотел ее с самого начала и испугался за нее?»
Что с ним такое приключилось? Ему этого не надо!
Не надо, и до всех своих глубин мужского сознания, до всех потрохов хочется, мечтается именно так, как сейчас случилось с этой женщиной!
Он осознал, что уже долго лежит на кровати распластавшись, молча, варится в своей злости, недоумении, рассуждениях, страхе. Ему, как хроническому холостяку, ценителю и знатоку женщин, лучше всех известно, что они нуждаются в нежности и участии после секса и ждут этого.
Вот что она там думает, лежа рядом и принимая его молчание вместо привычных, обязательных в этом случае слов, поцелуев, и «ты самая, самая…».
Лежит, закрыв глаза, молчит, раскинув руки, — и что?!
Ничего от него не ждет? Или, не дождавшись, свою думу думает, не менее тяжкую?
Тело Ивана, само по себе, вдруг вспомнило, что пережило несколько минут назад, и такое на него нахлынуло! Он захотел ее до одури, наверное, больше, чем до этого момента, — хотя одному богу известно, куда еще больше!
Он перевернулся и лег на Сашку, с ходу нашел ее губы и поцеловал, сильно, грубо — наказывая за свои страхи и недоумение.
Оторвался, как вынырнул, и сказал хрипло:
— Еще!
— Еще! — рассмеялась женщина под ним, не уступая ему в страсти, принимая его всего, со всеми его страхами, безответными вопросами — всего, и он это чувствовал!
И повторилось неистовство запредельное, ярко, сильно, пугающе. И она орала, презрев все условности, а он вторил ей, хрипя всем нутром, первобытно обозначая свое обладание!
На самом пике Санька, доведя до предела его мужское самодовольство, отключилась.