– Чего здорового? – нахмурился Николай. – Бесплатное – начало беспорядка. Ничего не должно доставаться бесплатно.
«Вот мироед!» – толкнула Любу коляска.
– Иначе какой смысл корячиться?
Упоминание о бесплатном сущике огорчило Николая. А все потому, что какой-нибудь квотой на улов владеет рыбколхоз, а значит – никто. А без хозяина какой может быть порядок?
– Там чего – акционерное общество? – спросил Николай.
– Где?
– Баркасы, холодильники, коптильни – чьи? Акционировано предприятие?
– Да, – неуверенно ответила Люба. – Вроде. Ой, точно, вспомнила: акции трудовому коллективу принадлежат.
Вот страна немереная! Выкупаешь у работяг-алкашей предприятия, выкупаешь, и все ни конца ни края. Представляю, как эти акционеры дела ведут. Рыбу небось за копейку продают, лишь бы на бутылку хватило. А те алкаши, которые ее покупают, тоже работать не хотят: чего горбатиться, когда закуска почти даром в сельпо лежит? А всякие недобитки из партии власти еще орут, что цены на социальные продукты должны быть низкими. Ну, будет он, Николай, селедку бесплатно раздавать, так налог на добавленную стоимость какой в бюджет поступит? Так вред или польза от дешевых цен стране?
Николай быстро сделал мысленные прикидки по сущику. Если все акции у алкашей – дело сделано. Завтра зарегистрируется предприятие «Партнер» по скупке акций. Работяги хороших денег давно небось не видели…
– А средняя зарплата у добытчиков сущика насущного какая? – поинтересовался Николай.
«Семь тысяч рублей», – подсказала Любе коляска, имевшая беседу со складской тележкой.
– В сезон – нормально, а так – семь тысяч.
– Нет! – не поверил Николай.
Значит, работяги акции не просто продавать понесут, а ночами дежурить и у дверей будут стоять. Не забыть посетить местные СМИ, заверить, что контрольный пакет акций останется в управлении городом, это на случай, если коммуняки с плакатами приползут: «Не дадим распродать сущика!» Что еще? Сообщить главе самоуправления: с будущего года начнется выплата дивидендов по акциям – один рубль на каждую привилегированную. Это на тот случай, чтоб если кто и решил пока акции попридержать, так теперь уж точно сломя голову в «Партнер» помчатся. Надо будет, наверное, завтра-послезавтра в Москву смотаться – деньжат подстоговать. За неделю, пожалуй, трудящиеся от акций счастливо избавятся, с облегчением вздохнут. А там – по обстоятельствам. Если долгов немерено – придется банкротить. Ну чего, назначим временного управляющего. В первый раз, что ли? Пусть себе управляет не торопясь. Пока долги за электроэнергию не реструктуризируют. Во! С выплатами по картотеке разберемся индивидуально: по исполнительным листам, мамашам-одиночкам – все как полагается, дети – наше будущее. А долги по зарплате… Нет, господа бывшие акционеры, зарплату за прошлогодний сущик вам задолжало АО «Рыбколхоз», а мы – ЗАО «Царь-рыба». Вы же в правовом государстве живете, должны разбираться в таких вещах? Имеете право обратиться в суд.
От мысли, что передел сущика прошел так удачно и в этом секторе рыбодобычи им, Колей Джипом, наведен наконец-то порядок, Николай повеселел. И довольно добродушно взглянул на Любу, смирно сидевшую на багажнике машины.
– Ну чего?
– Что? – смутилась Люба.
– Слезать думаешь?
– Думаю.
– Давай слезай, пока я добрый.
– Вы всегда добрый, – тихо и серьезно ответила Люба.
– Точно, – согласился Николай. – У меня батька такой же был. Мать ему все говорила: «Не доведет тебя, отец, твоя доброта до добра».
– И что?
– Не довела.
– А что случилось? – расстроилась Люба.
– Долго рассказывать.
Люба понимающе вздохнула.
– Вы мне не поможете, я боюсь с коляской свалиться.
– Ты что – не ходишь?
– Нет, – бесшабашно сказала девушка.
– С ногами чего?
– Ага.
Николай взглянул на парашют.
– Экстремалом увлекаешься? При прыжке сломала?
– Нет. Я такой родилась. Моя мама… Все торопились на первомайскую демонстрацию…
– В колонне затоптали? – поразился Николай.
– Нет, – помотала головой Люба.
– За вином в толпе покалечили? Тогда ведь порядка за вином не было ни фига.
– То и обидно, что толпы никакой не было. Я одна. И вот…
Николай взял Любу за талию, сказал «Держись за меня» и, прижав ее одной рукой к себе, другой подхватил под колени. Люба прильнула к Николаю крепко, как мокрый подол к ногам тонущего. Она дерзко, словно мародер, воровала его запах. Сколько можно украсть за секунду, по истечении которой Люба оказалась сидящей на капоте? Смотря что красть! Бумажник завалит счастьем на неделю. А вмятина запаха в сердце? От нее не избавишься и через семь жизней, даже когда так устанешь любить, что захочешь ненавидеть. Но Люба не знала о том, что любовь дает метастазы, и жадно вдыхала ее губительный запах.
Николай снял с багажника коляску. Пересадил в нее Любу.
– Может, подвезти? – без энтузиазма предложил он.
Люба, кстати, не заметила, что без энтузиазма. Она уже не различала оттенков голоса любимого – метастазы!
– Не надо, – ответила она, имея в виду: «Ну предложи еще раз! Скажи: никуда я тебя не отпущу».
– Тогда – пока!
И Николай уехал. Он был добрым. Но отходчивым.
Люба положила руки на ободы колес и поехала в сторону города. За коляской молча волочился парашют.
– Надежда, не волнуйся, – взволнованно сказал Геннадий Павлович Надежде Клавдиевне. – Любовь – большая, самостоятельная.
– Любовь – наивная, безрассудная, – не слушала мужа Надежда Клавдиевна. – Всем верит!
– С каких пор верить людям стало плохим качеством? – упорствовал Геннадий Павлович.
– С тех пор, как люди начали врать.
– Я уверен, она сумеет отличить правду от лжи. Любовь – не дура. Дурой ей не в кого быть, она – моя дочь.
– Ну-у! – Надежда Клавдиевна театрально развела руками. – Если в тебя! Теперь я спокойна. Далеко она не уйдет – обдурят на первой же остановке. Я – спокойна. Пусть уходит. Если Любовь в тебя, вернется через сутки без денег и вещей. Все посеет, все!
– Что я посеял, интересно?
– Забыл? – саркастически спросила Надежда Клавдиевна.
– Сколько можно затыкать мне рот трусами?! – возмутился Геннадий Павлович.
– А сколько раз можно терять в бане трусы?!
– Я их не терял. Один раз я их нечаянно выбросил вместе с газетой…