Вот и ходят богатеи с отвислыми плечами и обвислым… да и грусть от отсутствия в душе Жизненной Силы (под названием Любовь!) сквозит в глазах… потому что они, богатеи, разменяли настоящую любовь к Богу на поганую «любовь» к деньгам (от Дьявола!). Они, эти богатеи (дураки!), страдают, глубинно страдают от того, что у них мало Жизненной Силы (Любви!), потому что они продали ее Дьяволу, а именно его отпрыску по имени «Соблазн», который лукаво нашептывает, что ты (дурак!), владея бумажками (деньгами!), будешь владеть всем миром… как Бог. Но Бог — это не бумажки! Бог — он столь велик и могуч, что часть его Жизненной Силы (Любви!), отданная им дураку-жмоту и ушедшая через него в виде «денежной похоти» к Дьяволу, мало чего значит для него — великого и могучего Бога, но так много значит… для дурака-жмота, поскольку он… «награждается» такой степенью импотенции, что при виде женщины его несчастный половой член начинает втягиваться внутрь и напоминать скомканную долларовую бумажку. Бог, наверное, даже рассчитал, что часть своей Жизненной Силы должен отдавать «на откуп», чтобы выяснить — кто жмот, а кто — нет.
— Эрнст Рифгатович! — послышался голос Светы.
— Что, Света?
— Да так, ничего. Просто окликнула вас, да и все.
— А-а.!
— Вы какой-то загруженный. Может быть вы, Эрнст Рифгатович, печенья хотите? С чаем… Что просто так чай-то гонять?!
— Водки я хочу… горькой водки, Света!
— Но ее нет.
— Да и бог с ней, с водкой-то!
— Эрнст Рифгатович! В шкафчике под раковиной, там, где эта… хлюпалка стоит…
— Какая такая хлюпалка?
— Ну, как ее? Вантузом, вроде как, называется.
— Как? Вантузом?
— Да.
— А что это такое — вантуз?
— Хлюпалка.
— А что это такое — хлюпалка или… как ее?
— Вантуз.
— А что это такое… в целом?
— Ну… это вакуумное устройство, с помощью которого раковины прочищают, когда она, раковина, засорится и когда грязь надо подсосать на себя, а потом дальше отправить туда, куда ей надо плыть… грязи-то.
— А-а-а! — догадался я.
— Так вот там, — продолжала Света, — в шкафчике под раковиной, где эта хлюпалка или… вантуз стоит, среди пустых пол-литровых банок, которые кто-то для чего-то копит…
— А сколько их там? — перебил я. — Пол-литровых банок-то?
— Ну… штук пять.
— А кто их, интересно, копит там?
— Ну… Ваши секретари, наверное, Эрнст Рифгатович.
— Для чего?
— А вдруг… пригодятся… пол-литровые банки… в хозяйстве. Но там, под раковиной еще…
— Что там еще?
— Там уже года два как стоит трехлитровая банка с мёдом, — сконфузилась Света.
— А что она там рядом с хлюпалкой стоит-то?
— А дело в том, что мед там, в банке этой, уже кончился, но на дне немного осталось. Выкидывать-то жалко… Мед ведь там остался, но… его не достать. Тонкую женскую руку надо засунуть по локоть в банку, чтобы выгрести мед. Ваша рука, Эрнст Рифгатович, туда не пролезет.
— А что, не суют-то туда руку по локоть… секретарши мои?
— Иногда ведь длинный рукав мешает…
— А-а.
— А самое главное, — продолжала Света, — обычно как-то не хочется остатки на стол подавать… меда, особенно. Ведь сладкое должно быть еще и душевно сладким, чтобы… всегда чувствовалось, что когда ты кушаешь сладкое, то и… на душе сладко.
— А что обычно с остатками меда делают, выбрасывают что ли?
— Ну… кто что, — уклонилась от ответа Света, -
Ваши секретарши ведь в трудном положении находятся, — выбрасывать остатки меда жалко, а подавать их на стол неудобно. Вот и стоит трехлитровая банка с остатками меда уже два года рядом с вантузом.
— С чем?
— Ну, с хлюпалкой же!
— А-а.
— Я бы тоже так поступила… Не стала бы выбрасывать остатки меда… — призналась Света.
— И держала бы эти остатки рядом с хлюпалкой… два года?! — я выразительно посмотрел на нее.
— Да, но не рядом с хлюпалкой, — глаза Светы погрустнели.
— Почему твои глаза погрустнели? — спросил я.
— Да так, — ответила она.
— А что самое сладкое в этом мире, Света?
Света подняла на меня свои огромные голубые глаза и тихо произнесла:
— Любовь.
— А все-таки, что же это такое — Любовь?
— Не знаю.
— М… м… я тоже… почти…
— А почему Вы, Эрнст Рифгатович, столь настойчиво расспрашиваете об этих остатках меда в трехлитровой банке, которая вот уже два года стоит рядом с хлюпалкой? У вас есть какие-то аналогии, что ли? — чувствуя подвох, спросила Света.
— Человек без Любви, Света — это обесточенный человек, человек без Жизненной Силы. Поэтому люди склонны сохранять даже самые крохотные остатки Любви, даже… те, что остались на дне трехлитровой банки, даже тогда, когда эта уже почти пустая трехлитровая банка стоит много лет рядом с какой-то… поганой хлюпалкой.
— Хлюпалкой, говорите? — не совсем поняла Света.
— О сколько хлюпалок или… хлюпальщиков существует в жизни! Хлюпают, хлюпают и хлюпают, но хотят, чтобы их, хлюпающих, любили, да сильно любили, страстно любили, чтобы им… хлюпалось с вдохновением и чтобы звуки «хлюп, хлюп, хлюп» разносились по миру не просто так, а горделиво разносились, напоминая… звуки Любви. Но этого не может быть, Света, не может быть. Почему? Да потому… потому… потому…
— Почему?
Да потому, что хлюпающих не любят. Хлюпанье убивает Любовь. Каждый звук «хлюп» уносит с собой частичку Любви, уносит в никуда, уносит туда, откуда нет возврата, потому что звук «хлюп» означает душевную слабость, а Любовь — это Сила, мощнейшая Сила, самая сильная Сила, Жизненная Сила, Главная Сила Вселенной, Сила самого Бога!
— Но ведь женщина, которой по жизни попался хлюпик, не виновата! Женщинам, в отличие от мужчин, кстати, Эрнст Рифгатович, свойственна верность, поэтому они вынуждены посвящать всю свою жизнь… порой… даже хлюпику… как бы противно это не было. Что ж поделаешь, если по жизни попался хлюпик, — придется ему отдавать всю свою Любовь… — печально проговорила Света.
— Безвозмездно отдавать? — осторожно поинтересовался я.
— Ну… — Света задумалась, — человек ведь должен всегда отдавать Любовь, данную Богом.
— Данную Богом, говоришь? — удивился я созвучию наших мыслей.
— А кем же еще? — без тени сомнения откликнулась Света,
— А ты, Света, могла бы всю свою Любовь, данную тебе Богом, отдать хлюпику?