– Ах, да! Чуть не забыла! Прошу простить меня великодушно. Это относится к тем, кого я лишила такого прекрасного и смачного повода для сплетен!
И Юлька быстро спустилась со стола под громкий смех, аплодисменты и одобрительные выкрики. По крайней мере, представление она им устроила нехилое.
– Ну, Раскова! – негодовал преподаватель. – Я доложу декану!
– О чем? – невинно похлопала ресницами Юлька. – О том, что я не лесбиянка?
– На место! – грозно рявкнул он.
Юлькину речь передавали по институту, как народную былину, – из уст в уста, добавляя деталей, расцвечивая подробностями от пересказчика и заменив пятиминутное выступление целой лекцией. Теперь ни для кого не было секретом, кто и почему распустил слухи про Юльку. Ванечке приходилось непросто, туго, можно сказать, ему приходилось, и он предпочел «заболеть» на время.
А Юльку таки вызвали в деканат.
– Ну, Раскова, – начал декан, когда она предстала пред его ясны очи, – что ты опять натворила?
– А что я натворила? – спросила Юлька невинно.
– Залезла на стол и рассказывала о своей сексуальной ориентации, так говорится в докладной записке, – и он, для пущей убедительности, потряс этой запиской перед ней.
– Я восстанавливала свою репутацию.
– По-твоему, это восстановить репутацию?
– А что, Александр Михайлович, я должна была делать? Прийти к вам жаловаться, что меня оклеветали и теперь ко мне девушки пристают?
– Объясни мне, Раскова, почему с тобой вечно что-то происходит, и если на кафедре случается какое-либо происшествие, то там обязательно фигурируешь ты?
– Вы преувеличиваете, я не везде поспеваю, есть еще парочка бойких ребят, – не согласилась Юлька.
– Вот скажи мне, почему из тысяч студентов ты единственная, которую я знаю не только в лицо, но и по фамилии, имени-отчеству?
– Ну, потому, что я яркая индивидуальность, – предположила Юлька.
– Ты рыжая и наглая индивидуальность! – отмахнулся устало он. – Иди с глаз долой! И постарайся сделать так, чтоб я хотя бы месяц о тебе не слышал!
– Приложу все усилия! – пообещала она, быстренько ретируясь из кабинета.
– Стой! – приказал декан, когда Юлька уже взялась за ручку двери.
Она замерла и уставилась на него со всем подобострастием, которое могла изобразить.
– Придумано неплохо, но если б ты на полтона ошиблась в интонации, то лишь убедила бы их, что подозрения не беспочвенны, а ты стараешься оправдаться. И тогда вся твоя пламенная речь обернулась бы против тебя.
– Но я же не ошиблась? – спросила она.
– Да, что удивительно. Все, иди!
У них был клевый декан! Замечательный! Известный художник, между прочим!
Он ушел из института, из науки. Совсем.
Леночка, в паре с растреклятой жизнью, все-таки добилась своего. Хотя нет, она здесь ни при чем – это только его решение! Вряд ли кто-то мог заставить Илью делать то, чего он сам не хотел.
Адорин держался до последнего! Но любые силы не беспредельны.
Его семья стремительно нищала. Лена не работала, лечение и восстановление родителей требовало кучу денег, и как бы ни надрывался Илья, стараясь совместить множество работ, прокормить близких, одеть, обуть становилось все сложнее.
К тому же он понимал, что чрезмерные нагрузки и тупой физический труд отвлекают его от науки, мешают продуктивно мыслить, работать. Иногда Илья уставал так, что не мог до конца записать формулу или вырубался в прямом смысле слова, засыпая на полпути рассуждений и вычислений.
Это тормозило и превращало творческий труд в пустую, вечно недоделанную рутину. Те житейские обстоятельства, которые сложились у Ильи, угнетали, пригибали к земле. Адорин стал раздражительным, начал много курить, осунулся и все время находился в состоянии напряжения, чувствуя отупляющую безнадегу, к которой прибавлялась постепенно не менее отупляющая нищета.
Именно об этом они проговорили с Игорем всю ночь.
Расков, наблюдая за Ильей, не выдержал как-то и сказал:
– Нам надо кое-что обсудить!
– Наверное, – понял, о чем он, Адорин, неохотно соглашаясь.
– Поедем сегодня после работы к нам. Возьмем бутылку, сядем и поговорим!
Они взяли две бутылки, одну из которых Игоревым девочкам, не «засветили».
Ах, эта замечательная вторая бутылочка!
Согласитесь, когда вы настроились на мужской разговор за столом, с обязательным излиянием души, то вторая, взятая на всякий случай, чтобы не бегать, если что, не прерывать нить наладившегося контакта и течения разговора по душам…
Ах, как она успокаивает, эта вторая бутылочка!
Вы договариваетесь – нет, нет, только одна! И берете две.
Ну, может, по рюмочке вдогонку, если не хватит. И, заметьте, – всегда не хватает!
Под разговор-то!
Но, главное, вы не торопитесь, не суетитесь, не экономите, прикидывая, как бы поменьше налить, чтобы хватило на всю беседу, и не отвлекаетесь в процессе разговора.
Игорь начал с того, что отчитал Адорина:
– Илья, так нельзя работать! Ты вымотался, перешел некий предел физических и, самое главное, моральных сил!
– У меня семья, Игорь. Лена не работает, родители еще не оправились.
– Да все я понимаю! – скривился Игорь. – Но ты забросил науку, то, что ты делаешь сейчас, не затрачивает и половины твоего потенциала, интеллекта! Из-за вечных физических перегрузок ты потерял кураж, радость поиска и работы мысли! А это смерть для ученого!
Друзья проговорили до утра. Игорь сто раз во всем прав, но выхода ни он, ни Илья не видели, кроме одного – уходить. Второй – остаться и бросить дополнительные работы – был неприемлем, впрочем, как и первый, в тот момент друзья и думать не хотели, что Адорин должен уйти!
Но ни бессонная ночь, ни выпитая водка и огромное количество выкуренных за ночь сигарет – ничто не смогло повлиять на его реакцию, когда в кухню зашла Юлька.
Она потирала глаза ото сна, через тонкую девичью ночную рубашку просвечивали розовые соски высокой полной груди.
Адорина как кипятком ошпарило.
Дыхание перехватило, жгучее желание ударило в голову, в пах. В сердце. Стало неудобно сидеть, он передвинулся на стуле, прикрыв свисающим краем скатерти очевидное свидетельство своего желания. И не мог ничего сказать. Дышать не мог!
Юлька тоже молчала, разомлевший от водки и усталости Игорь немного, вполглаза, кемарил.
Она сделала им кофе, завтрак, убрала посуду и отправилась в ванную, также не говоря ни слова.